Петербург. Тени прошлого
Шрифт:
Особенности памяти уничтожили обычное разделение между «интеллектуальной историей» и «историей повседневности», ведь повседневность стала себя в полной мере осознавать [48] . Когда же пишешь историю местной памяти, приходится, в свою очередь, балансировать «между исторической чувствительностью горожан и стандартными условностями профессиональной этнографии и историографии» [Rogers 2009: 28] [49] . Это значит, что архивная документация с ее упором на коммеморацию, официальное построение отношений с прошлым, должна соседствовать с мемуарами и устной историей, которые позволяют исследовать творческие процессы вспоминания и традиции. Вместо того чтобы пытаться развенчать «миф» и раскрыть механизмы «изобретенной традиции», нам следует понять их как способы объяснить мир, как силы, формирующие и отражающие реальность [50] . Как десятилетия назад предположил Й. Ерушалми, именно конструирование истории, а не сочинение легенд представляет собой странное и искусственное занятие [Yerushalmi 1982]. Изучая области, которые легко документировать исторически, такие как городское планирование, мы можем понять внешние факты жизни, например, как создавались пространства, в которых жили люди; но чтобы понять сам процесс жизни, нам нужно совершить «прыжок веры», вслушиваясь в личные нарративы людей, двигаться в своей работе, что называется, изнутри наружу [51] .
48
Социолог Б. Гладарев также подчеркивает исключительно конкретный характер петербургской городской идентичности: см. [Гладарев 2011].
49
Ср.
50
Здесь я дистанцируюсь от «вигистских» позиций, на которых стоят Хобсбаум и Рэнджер [Hobsbawm, Ranger 1983]. Из тех, кто самым серьезным образом побуждает нас изучать то, как сообщества определяют традицию, можно назвать М. Херцфельда (см., например, [Herzfeld 2004]). В антропологии направлением, сопутствующим «локализации» традиций, служит локализация понятия «модернизации», согласно которой, как указывает Б. М. Кнауфф (во введении к [Knauff 2002]) «право быть современным бывает оспорено и опосредовано альтернативными (т. е. “инородными” – “иное” + “нативное”) личинами». О положительной силе мифа см. [Yerushalmi 1982]. Я также много почерпнула из подробного исследования социальной памяти в Ирландии, проведенного Г. Бейнером [Beiner 2007] и из книги Р. Самьюэлса с его яростной защитой расхожих исторических представлений [Samuels 1994–1998].
51
Это показала, в частности, И. Паперно в [Паперно 2012, 2021], проясняя ту важнейшую роль, которую играют в видении прошлого такие туманные свидетельства, как память о сновидениях.
Тема, к которой я буду постоянно возвращаться в этой книге, – идея Ленинграда – Санкт-Петербурга как внутреннего города. Прибрежная линия города, где фасады с колоннами возвышаются под бескрайним небом, полностью открыта – до такой степени, что это порой вызывает беспокойство у приезжих [52] . Но местные жители ходят туристическими тропами, такими как маршрут от Дворцовой площади к Петропавловской крепости, гораздо меньше, чем жители, скажем, Парижа, Нью-Йорка или Лондона по аналогичным местам в своих городах. С учетом того, что Э. Кросс называет «русским отвращением к хождению пешком» [Cross 2008: xii], горожане курсируют, фланируют, шествуют, слоняются, бредут от машины к кафе, от маршрутки к метро, и лишь наивные, впервые попавшие в город путешественники замирают, обозревая просторы [53] . Если даже местный житель целенаправленно идет куда-то пешком, перед ним предстают отнюдь не открыточные виды [54] . Большая часть городской жизни проживается вдалеке от того, что часто называют «декорацией» на берегах Невы: как пишет литературовед и культуролог И. П. Смирнов, «перед нами – сцена, за кулисами которой расположена повседневность, недоступная взгляду всех и каждого» [Смирнов 2006: 219] [55] . В советский период дворы-колодцы с их глухими желтыми стенами и косыми окнами жили тайной жизнью. В постсоветские годы люди нередко полностью ограничивали свою жизнь помещениями [56] . Идущая от романтизма традиция тайной любви и тайного знания оставалась в силе и в XX, и в начале XXI века [57] . То, что в этом городе с начала XX века гомосексуальная и лесбийская культура являлась неотъемлемой, но часто скрытой от посторонних глаз частью местной жизни, служило еще одним элементом его потаенного существования [58] .
52
«Петербургский текст» приезжих иностранцев мог бы послужить интересным объектом для детального изучения. Прекрасное введение в его традиции, равно как и несколько других замечательных фрагментов на эту тему можно найти в [Cross 2008].
53
Подробнее о нелюбви местных к ходьбе пешком см. в главе 1.
54
Ср. выпады А. Драгомощенко [Драгомощенко 2003] против «открыточного» любования городом.
55
Ответная реплика на рассуждение П. Слотердайка о «прозрачности» города. Ср. одно из интервью А. Битова [Битов 1992], где он определяет постсоветский город как «декорацию декорации», практически мираж, истощенный морально и физически до точки невозврата. Это, по мнению писателя, стало новым обликом города.
56
А. Ю. Артемьев [Артемьев 2003] говорит (следуя типичному местному парадоксу) о «либеральном отношении» и «доверии». В. Н. Бурлак [Бурлак 2003] рассказывает о скрытых сторонах города, например, о жизни местных кошек. Любопытно, что фотограф А. Чежин в качестве радикального жеста снимает, напротив, достопримечательности, а не глухие дворы: см. интервью с ним на сайте «Пушкинской 10» URL:На роли петербургских дворов я подробнее останавливаюсь в главе 3.
57
О тайной любви см., например, роман С. Бойм «Ниночка», где описан печальный несостоявшийся роман между героиней и мужчиной много старше ее, с которым она регулярно встречается на станциях метро [Воуш 2003]. Важной формой тайного знания, тесно связанного с городом, служит математика – от Авдотьи Измайловой-Голицыной по прозвищу «Княгиня полуночи» («princesse Minuit»), в 1820-е годы разрабатывавшей собственные теории высшей математики, не понятые математиками того (и более позднего) времени, – до сумасбродного математического гения современности Г. Я. Перельмана.
58
Об истории вопроса см., в частности, [Хили 2008]. Гомосексуальность была легализована в Российской Федерации в 1993 году, но даже в XXI веке гомосексуальное сообщество (на сленге – тема, от принятого среди хиппи система) по-прежнему вызывает настороженность, как показывает голосование в Законодательном собрании о запрете «пропаганды гомосексуальности» в ноябре 2011 года: URL:(в настоящее время ссылка неоступна).
0.3. «Выехал, закрой ворота!» (дверь Музея городского электрического транспорта), 2010
Многие ленинградские учреждения были секретными в самом буквальном смысле. «Секретная секция» Ленсовета (городского совета) занималась множеством повседневных дел – вплоть до распределения кальсон среди армейских офицеров и размещения парковых скамеек [59] . Огромное количество народу работало на так называемых номерных заводах или в «почтовых ящиках» – слишком секретных, чтобы иметь обычные названия. Исследователи, работавшие в «ящиках», делали записи в специальных тетрадях с пронумерованными и проштампованными страницами и публиковались в журналах с грифом «секретно». Им приходилось уклоняться от вопросов о работе, даже если их задавали ближайшие родственники [60] . В рассказе «Секреты» из одноименного цикла (1966) В. Р. Марамзин описывает два секретных завода, размещенных в одном здании, но полностью отгороженных друг от друга – двор перегородили забором, поперек крыши построили колючую решетку, столовые устроили в противоположных углах, чтобы через стены не просочились случайные разговоры. На трамвайной остановке жены и мужья притворяются, будто незнакомы, «уже приготовясь продолжать день отдельно, чтобы вышел как следует нужный секрет» [Марамзин 1978:11–12].
59
Подробнее об этом см. документы 1960-х годов в ЦГА СПБ. Ф. 7834. Оп. 36. Д. 587. Л. 1-48.
60
Об этом пишет, в частности, А. С. Запесоцкий, работавший в таком НИИ (см. [Запесоцкий 2011: 7]). Многие «номерные» или «режимные» заводы ни для кого секретом не были: все знали, где находится Кировский завод и что он выпускает не только тракторы, но и танки, при том что линии по производству вооружений были окутаны тайной.
Своеобычность внутренней жизни города часто озадачивает приезжих. В достопамятной жалобе женщины-врача из Гейдельберга, которой не хватало Gemutlichkeit [61] родной Рейнской области читаем: «Тяжело, когда не найти места, где можно было бы дать отдых ногам, съесть омлет, выпить кофе и посидеть-посмотреть на людей» [Bechtolsheim 1980:446]. В сборнике эссе «Охота на Мамонта» (1998) В. Кривулин с гордостью предлагает читателю «антиэкскурсию» по Питеру. Он подчеркивает, что подлинная жизнь Петербурга «клубится
61
Состояние уюта, покоя и неспешности (нем.).
Из этих замечаний напрашивается вывод о непомерной замкнутости жителей северной столицы. Уроженцам других российских городов это свойство нередко представляется снобизмом. В конце концов, именно здесь Л. Н. Толстой «поселил» Алексея Каренина, здесь получил юридическое образование Иван Ильич. У реальных, некнижных петербуржцев было поистине маниакальное пристрастие к иерархической классификации, вплоть до ранжирования улиц. По воспоминаниям писательницы Э. М. Альмединген, Большой проспект Васильевского острова «был в высшей степени респектабельным в своей восточной части; Средний считался лишь “приемлемым”, если исключить низкопробность его магазинов, а Малый был самой настоящей трущобой» [Almed-ingen 1969: 38]. В. В. Набоков постоянно подчеркивал первосортность, второсортность и третьесортность эстетических и философических достижений авторов, как будто был навеки замурован в учительской некоей парнасской школы-интерната: это сугубо «петербургская черта» [62] . Трогательная похвала Ю. М. Лотмана, называвшего город «эксцентрической» и, следовательно, открытой столицей, воплощала идеал, который разделяли далеко не все [Лотман 1992: 10].
62
См., например, упоминание в «Других берегах» «венского шарлатана» и намерение оставить «его и его попутчиков трястись в третьем классе науки через тоталитарное государство полового мифа» [Набоков 1990: 173] (в беседах А. А. Ахматовой с Л. К. Чуковской также немало примеров подобной мании ранжирования).
Одной из причин этому был, безусловно, сам масштаб города. Те, кто переехал сюда из мест поменьше, могли печалиться или радоваться тому, что сообщества здесь были не такими сплоченными, но не могли этого не ощущать [63] . И это еще не все. По типажу местные интеллектуалы напоминают скорее своих венских или парижских коллег (нежели берлинских или лондонских). Они традиционно предпочитают держать дистанцию и умеют виртуозно поставить собеседника на место, сохранив при этом вежливый тон. Один из ведущих российских социологов И. С. Кон вспоминает, как в юности, работая над диссертацией о Джоне Мильтоне, пришел в Государственную публичную библиотеку в надежде найти «что-нибудь интересное, например, пометки Вольтера на книгах моего героя…» [Кон 2006:16]. Его встретил историк и библиофил В. С. Люблинский, тогда сотрудник ГПБ: «Владимир Сергеевич улыбнулся, сказал, что такой метод поиска книг несколько провинциален, но, в конце концов, раз уж вы пришли…» [Кон 2006: 16]. При этом далеко не худшее, с чем мог столкнуться приезжий, – это что его «поставят на место» В 1960 году поэт Н. Рубцов писал другу:
63
Обе эти эмоции нашли отражение в СПбАГ АКФ Бологое-01 ПФ1. Ср. комментарий недавно приехавшего в Великобританию россиянина о том, что москвичи и петербуржцы заметно менее дружелюбны по сравнению с жителями других мест, когда приходится вступать в контакт с другими русскими: Oxf/AHRC UK-08 PF52 АВ.
Прописали все-таки, этот случай относится к числу исключительных, ибо здесь свято и железно чтут указание горисполкома не прописывать в городе граждан из-за города, тем более из других областей. Появись в городе Диосфен, даже Диосфен, – его все равно не прописали бы здесь ни в одной бочке: бочек хватает и в других городах [64] .
О том, что обосноваться в городе сложнее, чем в остальной России, свидетельствуют и цены на регистрацию, установленные всяческими агентами в начале XXI века: такса была вдвое выше, чем за оформление российского гражданства [65] .
64
Н. Рубцов, письмо В. И. Сафонову, март 1960 года. URL:(дата обращения: 09.09.2021). «Диосфен» (sic: «Диоген»-!– «Демосфен») – то ли ошибка, то ли шутка Рубцова.
65
Мокрушина Е. Куплю прописку // Мой район (Калининский). 15 октября 2004. С. 5. Регистрация тогда стоила 1800 руб., а гражданство – всего 800 руб. Официальная регистрация к тому же была делом дорогим и сложным, см.: Oxf/AHRC SPb-11 PF15 EI (данный информант платил 1500 руб. в месяц – примерно $50 – за бюрократические процедуры).
0.4. «Территория вашего права»: реклама петербургской компании, занимающейся оформлением регистраций и прочих официальных документов
О том, что подозрительное отношение к чужакам сохранилось вплоть до постсоветских времен, пишет в своем блоге писатель И. Стогов в посте, озаглавленном «Пара пощечин для затравки»:
Несколько недель тому назад я решил прокатиться в русскую глубинку, но не просто так, а посмотреть на то, чем там занимаются археологи. <…> Погода радовала, археологи весело махали лопатами. Я приезжал, представлялся и, как правило, первый вопрос, который мне задавали, был: «Вы голодны? Останетесь пообедать?» <…> Последним пунктом маршрута было Рюриково городище под Новгородом. Все мои предыдущие собеседники были москвичами или провинциалами. А здесь, на городище, копали археологи из Петербурга. И это чувствовалось сразу. Я представился землякам, и те вежливо, но насуплено кивнули в ответ. Об обеде речь как-то не зашла. Совсем молоденький блондин-аспирант выслушал меня и сходу посоветовал разворачиваться и уезжать. Я опешил: почему? Я пытался настаивать, говорил, что специально проделал путь в четыреста километров, чтобы поговорить. Отвечено мне было кратко: на болтовню нет времени. Умный и наблюдательный мужчина Лев Лурье как-то сказал мне, что петербургский стиль общения состоит в том, чтобы сперва отхлестать собеседника по щекам и лишь потом начать общаться. За десять дней езды по улыбчивой и радушной русской глубинке я успел забыть, какой он, мой собственный, сложный и неласковый город [66] .
66
URL:(дата обращения: 09.09.2021).
Санкт-Петербург, заключает Стогов, город высокомерный, «неласковый», где никаких приезжих (даже если они родом из этого города) с распростертыми объятьями не ждут. А. А. Собчак определил атмосферу города как «характерную смесь превосходства и ущемленности» [Собчак 1999:9] – сочетание весьма неудобное [67] . Приверженность идее «культурной столицы» и убежденность в том, что вежливость составляет местную добродетель, могут выражаться в поведении, напоминающем старую шутку про английского джентльмена, который никогда не бывает груб по ошибке [68] .
67
Ср: «Вообще, ленинградцы относятся к москвичам с высокомерием – правда, ущербным» [Найман 1998: 104]. Даже те, кто бывает в городе проездом, порой это замечают: кассирша Кировского театра сообщила группе, с которой приехала автор цитируемых воспоминаний, что билеты на «Лебединое озеро» брать не стоит, так как спектакль дает «какая-то труппа из Новгорода», проявив «то особое ленинградское высокомерие, с которым мы вскоре познакомились» [Rau 1959:13].
68
Пример этому – режиссер И. Авербах, имевший безупречное питерское происхождение и выделявшийся в артистических кругах прекрасными манерами, он был столь же высокомерен, сколь и талантлив (см. [Петров 2006]).
Существует исторический анекдот о том, как в 1946 году на заседании ЦК обсуждалось, какие дисциплинарные меры следует применить к редакторам журналов «Ленинград» и «Звезда» за их недавние якобы антисоветские публикации. При виде группы ленинградских аппаратчиков, куривших и болтавших между собой, Сталин, раздраженный тем, что они держатся вместе, заявил, что он «тоже питерец» [Капица 1988:140]. Но если избирательная фамильярность была исключительно питерским явлением, то и в личности самого Сталина – скромного до высокомерия, воинственного, начинавшего свой рабочий день поздним утром и заканчивавшего далеко за полночь – было нечто от «петербургского стиля» (хотя сам вождь особо не афишировал эту связь, да и в городе, где ему довелось пожить совсем недолго, это вряд ли восприняли бы с большой теплотой) [69] . Долгие годы свойство этого места замыкаться в себе и отторгать чужаков заставляло некоторых петербуржцев покидать родной город; это же свойство, возможно, объясняет, почему лучше всех о городе, как правило, пишут либо те, кто в него приехал, либо те, кто из него уехал [70] .
69
Это может служить биографическим основанием для любопытного утверждения К. Кларк, что в 1930-е годы Москва как новая столица была «петер-буржуазной»: см. [Clark 2000].
70
Подробнее об исходе из города см., например, [Смирнов 2008:17–18].