Петербургский изгнанник. Книга вторая
Шрифт:
— Спасибо, порадовал меня, Кирилл Егорович, — сказал Радищев, загоревшийся желанием быстрее познакомиться с архивными бумагами илимской канцелярии.
— Ленский казак наш земляк, Ерофей Хабаров на стругах своих в тех Северных морях плавал… А поморы Ломоносовы? Что мужики-казаки?!! Баба, говорили, с тем Берингом в Северной экспедиции была, Марья Прончищева, баба-а!..
— Откуда такие познания? — удивлённый услышанным, спросил Александр Николаевич.
— Из бумаг да из уст бывалых людей, что проезжали через Илимск. Один одно скажет, другой — другое, а голова
Старик прозорливо заметил:
— Вижу, большой к сему интерес имеешь, взгляни ещё бумагу…
Это была переписка воеводской канцелярии с другим участником Северной экспедиции — с Герардом Фридрихом Миллером. Две промемории академика, писанные им из Братского острога Илимскому воеводе об оказании помощи людьми и провизией.
Пытливый и жадный до славы Миллер! Книга его об истории Сибири была среди книг, привезённых Радищевым в Илимск. Он ещё поспорит с Миллером, он напишет по-другому историю этого замечательного края и покажет, что её творил народ, что сущность и содержание истории есть жизнь, деяния народные. Да, он будет писать повествование о приобретении Сибири! Радищев увидел, как подвиг за подвигом встаёт история россиян, устремившихся в Сибирь, начиная с походов Ермака Тимофеевича и кончая знатными мореходами Григория Ивановича Шелехова. Он покажет в своём сочинении, в чём состоит величие духа россиян, в чём твёрдость народного характера, благоприятствовавшие их победным походам!
Кирилл Хомутов разохотился и поднял ещё одно дело. Он показал документ о картофеле, завезённом в Сибирь и Илимск по Указу Сената в 1766 году.
Это были два печатные наставления, рассылаемые вместе с семенами картофеля. В одном из них описывалось, каким образом «отправленные зимою земляные яблоки, дорогою от замерзания хранить и по привозе в определённые места до наступления весны содержать». В другом предписывались правила о «разведении земляных яблок потетус именуемых».
Радищев взял наставление и с любопытством прочёл его. Оно гласило:
«…Из перенесённых в Европу американских плодов, ни который так хорошо во всяком климате не родится, а в рассуждении великой его пользы так не спорен, как сей род земляных яблок, который земляными грушами, а в иных местах тартуфелями и картофелями называются…
Они тем важные в домостроительстве и для деревенских жителей, а наипаче, где ржи, пшеницы, гречи и прочего известного хлеба весьма мало или ничего не родится, свободно растут и так размножаются, что никакая ненастная погода росту их не препятствует…»
— Растёт? — спросил Радищев.
— Сей забавой не потребно тут заниматься, — вставил Аверка до сих пор молчавший.
— Аверка! — прикрикнул на него Хомутов, — молчать, в такие разговоры не встревать, — и, обращаясь к Александру Николаевичу, продолжал, — пытали, но помёрзли…
Радищев вспомнил, как в Иркутске, в саду Лаксмана видел величиной в кулак и больше картофелины со странной и необычной табличкой, написанной по латыни: «Potetus».
— Он будет расти, — уверенно сказал Радищев, — илимцы будут выращивать в огородах картофель.
— Попытка — не пытка, — сказал Хомутов, — до тебя, Александр Николаич, охотников не находилось…
Радищев и не представлял, когда шёл в земскую канцелярию, что сегодняшний разговор с Хомутовым будет так богат содержанием, важным для него. И в уединённой жизни его, илимского невольника, тоже нашлись интересные и полезные архивные материалы.
— Для начала хватит…
Кирилл Хомутов аккуратно сложил бумаги, перевязал их и положил в окованный железом ящик, прибитый к полу, где хранились драгоценные архивные бумаги и все канцелярские книги.
— Заглядывай в другой раз, — весело сказал старик, — остальное покажу…
Радищев спросил:
— До книг охоч, Кирилл Егорович?
— Грешу. У купца Прейна беру, тот из Иркутска привозит, сам не читает, но другим не отказывает…
— Заходи ко мне, дам интересные сочинения…
— Благодарствую, — низко склонился Хомутов, а за ним низкий поклон повторил Аверка.
— И для тебя, Аверкий, книги найдутся. Заходи…
Аверка не замедлил воспользоваться приглашением Радищева. Назавтра же он направился в воеводский дом. Во дворе он встретил солдата и немного оробел. Прижавшись к заплоту, парень долго стоял в нерешительности, потом осмелел, прошёл через двор, поднялся на крыльцо и быстро юркнул в сени.
В сенях он наткнулся на Степана.
— Что несёшься, как ошалелый, не приехал ли земский в Илимск?
— Не-е! У меня своё дело…
— Даже дело?
— Ага! — бойко выпалил Аверка. — Можно к ним зайти-то?
— Ежели дело, — усмехнулся Степан, — заходи…
Аверка прошмыгнул в коридор, неуверенно стукнул в дверь и, не дожидаясь ответа, появился на пороге.
— А-а, Аверкий! — протянул Радищев. — Что остановился? — и, видя, как парень мнёт шапку в руках, пригласил. — Проходи, проходи…
Парень сбросил под порогом зипун, пригладил взъерошенные волосы и на цыпочках прошёл за Александром Николаевичем в его рабочую комнату.
— Садись, гостем будешь.
Аверка присел на табуретку, что стояла у дверей, и замер с широко открытыми глазами. Такого множества книг он ни у кого не видел! Коллекция различных колбочек, стеклянных трубок, приборов, стоявших в шкафу, большая генеральная карта России, висевшая на стене, совсем поразили растерявшегося парня.
Радищев с любопытством наблюдал за Аверкой и понимал, какое впечатление произвело на него всё увиденное в комнате.