Петербургский рыцарь

Монсиньи Жаклин

— Согласен… сестра.

— Мы с братом искренне благодарим ваше императорское величество и надеемся по-прежнему верно служить вам, делая все, что в наших силах, — громко произнес Адриан.

Усмехаясь, Воронцов и Бестужев переглянулись. Они буквально позеленели от ревности.

— Ну вот, партия разыграна.

— Нам следует поостеречься. Теперь они вознеслись слишком высоко.

— Идемте, засвидетельствуем наше почтение новоиспеченным герцогам…

— Вы с ума сошли, Воронцов.

— Мой дорогой Бестужев, отныне

надо улыбаться в… ожидании ветра с востока… а если он не подует, надо будет ему помочь. Впрочем, у меня есть кое-какие соображения по этому поводу, — сквозь зубы произнес канцлер.

Флорис поднялся с колен и огляделся. Генриетта и Филиппа радостно хлопали в ладоши. Жорж-Альбер перепрыгнул через митрополита, упал прямо на руки своего хозяина и принялся покрывать его звучными поцелуями.

Впервые в жизни Тротти не находил слов. Федор, Ли Кан и Грегуар вместе с Бопеу предавались шумной радости; какой-то камердинер с постной миной напрасно пытался их утихомирить.

Елизавета вернулась в свои покои. Адриан сжал руку Флориса:

— Оглянись.

К братьям со всех сторон стекались придворные.

— Ах, ваши светлости, поздравляем вас.

— Какой великий день для ваших милостей!

Флорис ощутил во рту горький привкус. Он почувствовал себя страшно одиноким среди этих раболепствующих людей, но как бы то ни было, перед новоявленным герцогом Петербургским открывались блистательные перспективы: близость к трону и княжеские почести…

20

— Какая жара! — ворчал монах, останавливая свою лошадь в тени липы.

Из кармана своей грубошерстной рясы он извлек тонкий кружевной платок и отер им лоб:

— Наконец-то добрался, — вздохнул он, поднимая голову и устремляя взор на высящиеся перед ним стены Спасского монастыря, гордо возносящие к небу свои сторожевые башни. Монах пришпорил каблуками своего скакуна. Животное немного посопротивлялось, видимо желая напиться в оставшихся у них за спиной водах Волги и Которосли.

— Вперед, шевелись, грязная скотина!

Они пересекли посад, не обращая внимания на ремесленников и купцов; те в свою очередь также не оборачивались вслед бедному служителю Господа, чья сума была необычайно тоща. На церкви Дмитрия Солунского пробило десять часов. Монах прошептал:

— Гм! Все это очень опасно, у меня еще есть время повернуть назад.

Он заколебался, но в глубине души решение уже было принято; энергичным пинком он направил лошадь по мощеной дороге, ведущей к монастырю. Подъехав к обители, он постучал в дверь. Дородная краснолицая сестра открыла смотровое окошечко.

— Что вам угодно, брат?

— Повидаться с монахиней Еленой Преображенской, дабы доставить ей духовное утешение, — прошептал святой отец, протягивая ей через решетку подписанную грамоту.

Сестра, похоже, огорчилась и замотала головой:

— Ах, Господи, я не умею читать,

брат мой, подождите, — и быстро засеменила прочь. Несомненно, монах был уверен в действенности своего документа, ибо он ждал довольно долго, не выказывая никаких признаков нетерпения; затем он принялся тихонько выбивать пальцами марш на деревянном ставне.

— Можно войти, брат, настоятельница желает поговорить с вами.

Сестра отогнала от железной решетки нескольких любопытных послушниц и освободила святому отцу проход. Оставив лошадь в тенистом дворике, он последовал за своей провожатой в лабиринт монастырских коридоров, где монахини выращивали цветы, вышивали или молились.

— Идите сюда, брат мой, это здесь, — позвала сестра-привратница, желая поскорее отделаться от непрошеного гостя, который замедлил шаги и принялся весьма нескромным взором выглядывать скрытые капюшонами лица сестер.

Сестра ввела монаха в молельню, где находилась настоятельница ордена, и бесшумно удалилась. Настоятельница была высокой, полной женщиной с живыми глазами и выдающимися, как у татарки, скулами. Она сидела в резном деревянном кресле с высокой спинкой. Ноги ее несмотря на жару стояли на грелке. В руке она держала подписанную грамоту.

— Закройте дверь, монахиня Мария Богоявленская, — приказала она вслед сестре-привратнице.

Затем она внимательно с головы до ног оглядела незнакомца; казалось, его смущение ее забавляло.

— Я приехал, преподобная мать, чтобы…

— Да, знаю, — оборвала она его, — знаю, я подчиняюсь приказам из Петербурга. Эта грамота дает вам право поговорить с монахиней Еленой, брат мой… кх… м…

— …э-э… брат Иван Благорасположенский, преподобная мать.

Восхищенная настоятельница понимающе улыбнулась:

— Так вот, брат Иван, должна вам сказать, что наша обитель является самым знаменитым монастырем в Ярославле. Надеюсь, что вы при случае упомянете об этом где-нибудь в соответствующих кругах. При бывшем правлении наши послушницы нередко одновременно бывали и нашими узницами, но теперь времена изменились. Сейчас к власти пришла молодая императрица. Я буду вам благодарна, если вы намекнете мне, кто стоит за монахиней Еленой Преображенской, ибо ей явно здесь не место, тем более что она постоянно нарушает наши обычаи и мешает нашим молитвам.

— Я буду молиться, достопочтенная мать, чтобы Господь внял вашей просьбе.

Настоятельница молитвенно сложила руки:

— Вы правы, отец Иван, молитесь больше, поститесь и умерщвляйте плоть в течение девяти лун. — Затем она ударила в гонг.

— Сестра Мария, проводите брата к монахине Елене.

Не отрывая взора от святого отца, она удовлетворенно пробормотала:

— Это какой-то знатный вельможа, я его сразу раскусила; я же говорила, что монахиня Елена — важная птица…

— Пригните голову, брат, здесь низкий потолок, — заботливо произнесла монахиня.