Пётр и Павел. 1957 год

Десницкий Сергей Глебович

Прежде всего милиция попыталась выяснить, какого Игорька должна была покормить Капа, и кто они, собственно, такие, но и эта затея оказалась напрасной. Тогда в газетах Челябинска и Краснознаменска напечатали её портреты с подписью: "Товарищи! Просим всех, кто знает эту девушку, позвонить по таким-то телефонам или заявить в ближайшее отделение милиции". В ответ – тишина.

Что в таком случае прикажете делать?..

А ничего!.. Дело прикрыли… Положили скоросшиватель под каким-то номером с дробью в самый нижний ящик канцелярского стола и забыли о нём навеки. А несчастной девушке выдали новенький паспорт на имя Ивановой Капитолины Ивановны и бросили на произвол судьбы. Живи, как знаешь!.. А как?!.. Ни жилья бедолага не имела, ни работы. И пришлось

бы ей немало горя хлебнуть, если бы не забрала её к себе в помощницы Валентина Ивановна Троицкая. И за долгие шесть лет их сожительства ни она ни разу не пожалела о своём решении, ни Капитолина Иванова о том, что поселилась в доме первого секретаря горкома партии. Домработница и хозяйка так подошли одна к другой, так приварились дружка к дружке, что представить их раздельное существование было уже невозможно.

Говорят: браки совершаются на небесах. Так и человеческая приязнь или неприязнь, возникает сама собой, каким-то таинственным образам, помимо воли человека. Валентину Ивановну и Капу ещё в больнице потянуло одну к другой, и с того дня они стали неразлучны и являли собой удивительную пару. Капитолина обрела в своей хозяйке пусть строгую, но любящую мать. А её пожилая хозяйка – пусть ничего не помнящую, но любящую дочь. Они стеснялись признаваться в своих чувствах, но это им и не нужно было. Они всё и так понимали. Без слов.

– Да… У всякой пташки свои замашки… – покачав головой, медленно произнесла Валентина Ивановна. – Тебе вот память вернуть хочется, а мне – всё забыть!.. И так плохо, и эдак… Беда моя, Капа, в том, что веру я потеряла. Она, конечно, не кошелёк, в толпе случайно не выронишь, и всё же… Мой муж Петенька часто повторять любил: "Аще не уверите, не имате разумети. Так, кажется, Кирилл Ерусалимский говорил… Оттого и не разумею я ничего… Веры нет во мне… Молиться не могу. Слова-то помню, и губы их произносят, а сердце молчит. Глухое, безчувственное оно у меня стало. Потому и тьма вокруг кромешная: ни зги не видать.

Капитолина была поражена.

– Неужто вы верите, что Он есть?..

– Кто? – не сразу поняла Валентина Ивановна.

– Бог!..

– Конечно, есть… Как же без Него?..

– Ну, вы даёте!.. А на вид – умная женщина!.. – авторитет хозяйки стремительно падал в глазах домработницы.

Старуха рассмеялась:

– А ты полагаешь, только дураки в Бога верят?

– Ну-у… Не то, чтобы совсем дураки… – смутилась Капа.

– Пойми, дурёха: не одно тысячелетие миллионы людей в Него верили!.. Только на Него уповали!.. Это советская власть постановила считать Бога несуществующим. Одним лихим росчерком пера всю историю человечества напрочь перечеркнули!.. И я туда же!.. Сама себя ослепила, зарылась в нору свою, думала там спастись. Невежда несчастная!..

– А вот я слыхала, – не сдавалась Капитолина, – невежды, это которые попов слушаются и в церковь ходют. Тут один мужчина в очереди за мукой говорил… Сейчас… Как это?.. "Поповский мрак и бесие…" Так, кажется…

– Мракобесие что ли?

– Во!.. Во!.. – обрадовалась Капа. – Оно самое!..

– Эх, Капа, Капа!.. Сколько тумана у тебя в голове!.. Звон-то ты слышишь, а смысл угадать не можешь. Пойми, слово это жуткое не от попов, как ты считаешь, а от беса. Мрак бесовский, понимаешь?.. Вот мы и тычемся во все стороны, света Божьего не видим, – она помолчала немного. – Невежда не тот, кто чего-то не знает, а тот, кто знать ничего не хочет, от истины бежит. Так-то вот…

И вздохнув глубоко-глубоко, она с горечью прибавила:

– Одно мне, Капа, остаётся: на милость Божию уповать.

– Да что стрясл ось-то?.. Не скажете?..

– Не скажу… Со мной и во мне всё умрёт.

– А я вот не могу так… Мне обязательно обо всём рассказать надо… Поделиться с кем-нибудь… А не то и свихнуться можно.

– Да нет, мозги у меня пока, слава Богу, на месте, – Валентина Ивановна взяла себя в руки. – Об этом разговоре нашем никому ни слова. Поняла?..

Капитолина кивнула головой.

– Ладно,

иди, – приказала хозяйка. – Заговорила я тебя. Спать пора!..

Но сон не шёл к ней, и ещё долго в хозяйской спальне горел свет.

Валентина Ивановна пыталась молиться.

И ещё один человек в эту новогоднюю ночь не мог заснуть. Собственный корреспондент молодёжной газеты «Смена» вместо того, чтобы сидеть за праздничным столом, кругами бродил под окнами отвергнувшей его Шурочки Крохиной. Семён видел, как на третьем этаже за ярко освещёнными стёклами мелькали тени, слышались звуки музыки – заезженная пластинка на стареньком патефоне играла «Рио Риту». Там искрился и стрелял в нос пузырьками шампанского Новый год, а он, замерзающий, одинокий и презираемый всеми, глубоко, невыносимо страдал. Подарок для Шурочки, купленный ещё в октябре на квартальную премию (маленькое золотое колечко с крохотным гранатиком) лежал во внутреннем кармане его выходного пиджака и, по всей видимости, был обречён навсегда остаться в бархатной коробочке, а не на беленьком пальчике его возлюбленной. Да-а!.. Катастрофа была слишком очевидной. Жизнь полетела под откос, и под обломками былого счастья начинать её строить заново?.. Вряд ли получится…

Самое ужасное заключалось в том, что его гениальный план спасения дал огромную трещину. Когда на следующий день он позвонил по телефону в дом Первого секретаря горкома и напомнил о своём вчерашнем визите, ледяной голос домработницы заявил, что "хозяйка больна и безпокоить её врачи строго-настрого запретили, в особенности, нахальным журналистам". Тогда Ступак попытался с букетиком чахлых гвоздик прорваться к ней в дом, чтобы выразить своё сочувствие, но его безцеремонно выставили за дверь, даже не дав слова сказать. Хорошо, никто из знакомых не был свидетелем эдакого позора. Букетик он отдал тут же на улице курносой веснушчатой девчонке, которая почему-то сначала не поверила свалившемуся на неё счастью, но, придя в себя, презрительно фыркнула и назвала его "приствалой" и "дураком". Однако цветочки взяла.

Друзья тоже покинули его. Валерка Дербенёв ничего не сказал. Однако, всем своим видом дал понять, что не одобряет стремительной перемены во взглядах и убеждениях такого принципиального человека, каким в недалёком прошлом был его лучший друг. Только Игоряша Дедов – губастый добродушный увалень – не осудил, но и не одобрил, лишь промямлил что-то себе под нос. Вроде того, что, мол, "обстоятельства иногда бывают сильнее человека". Одним словом, неразлучная троица распалась, и Ступак оказался на планете Земля, а следовательно, и во всей вселенной, один-одинёшенек. Такое даже представить страшно.

Громко хлопнула дверь парадного, и на улицу со смехом и несвязными выкриками высыпала подгулявшая компания молодых людей. Семён испугался – а вдруг это его Шурочка со своими друзьями – и кинулся спасаться. С трудом, почти по-пластунски, рискуя порвать единственные выходные штаны, он заполз в маленький тесный домик, что стоял на детской площадке посреди двора и, присев на корточки, затаился. К счастью, проветриться вышли не Игорь и Валерка, а пижон и стиляга Илларион с пятого этажа. Или, как он сам любил называть себя Ларик, окруженный своими прихлебателями. Этот Ларик отрастил узенькие баки на розовых щёчках, носил брюки дудочкой и длинный, почти до колен, пиджак в клетку. Короче, отвратительный тип. Стиляга!.. У него, у единственного в городе, был приёмник, наподобие маленького чемоданчика, который назывался, то таинственно и непонятно "транзистор", то загадочно и необыкновенно красиво "Спидола". По вечерам, вызывая жгучий восторг девчонок и лютую ненависть парней, Илларион щеголял по краснознаменному "Бродвею" (так на местном жаргоне называлась центральная улица Ленина) с включенным приёмником в руках. Казалось, он никогда не расставался со своей "Спидолой", а по ночам укладывал её к себе в кровать. И сейчас в его руках белел маленький чемоданчик, из которого с шипением и свистом доносилась запрещённая в нашей стране музыка с грозным названием "рок".