Пётр и Павел. 1957 год

Десницкий Сергей Глебович

Валентина Ивановна приподняла голову с подушки и подставила щёку для утреннего поцелуя.

– Сегодня гораздо лучше, Петруша, – и, увидев недоверчивый взгляд сына, поспешно прибавила. – Честное слово, лучше!..

– Послезавтра на вечере в "Нефтехимике" ты должна быть, как огурчик!..

– Огурчика Петенька из меня уже ни под каким видом не получится, – горько съязвила мать. – Скис огурчик, протух!.. На помойку пора!..

– Какие упаднические, гнилые настроения!.. – возмутился сын. – Прекрати немедленно!.. – голос звучал бодро, но искренности в нём было маловато. – Как у Тургенева про воробышка, не помнишь?.. "Мы ещё повоюем!.."

– Ты-то

ещё повоюешь, а я отвоевалась!.. – резко сказала она. Как отрезала. – Одно маленькое дельце завершить осталось и… На покой. Хватит с меня…

– Что за "дельце"?.. Секрет?..

– Скорее даже сюрприз… Скоро сам убедишься.

– Надеюсь, сюрприз приятный?

– А это заранее предугадать нельзя. Неизвестно, как всё повернётся.

– Что-то ты темнишь, мать!..

– Какое там!.. Слушай, Петруша, который день забываю с тобой поговорить… – Валентина Ивановна начала издалека. – Тут ко мне один молодой человечек за помощью приходил…

– Уж не Семён ли Ступак?

– Да, кажется, его так зовут…

– Ну, проныра! – в голосе Петра Троицкого зазвучали нотки восхищения. – Даже к больной матери пробрался!.. Ну, подлец!.. Настоящий журналюга!..

– Значит, ты в курсе, и тебе объяснять ничего не надо. Отпусти ты его с миром, не заставляй покаянную статью писать… А то у него, несчастного, любовь, семейное счастье рушится.

– Ничего у него не рушится, мать. Скорее даже наоборот… Он у меня в кабинете сидит и строчит так, что бумага под его пером дымится!.. Обещал через полчаса закончить. Если хочешь, я тебе покажу, что он там накропает.

– Как он у тебя в кабинете оказался? – удивилась Валентина Ивановна.

– Ты же знаешь, по утрам я бегаю в парке, так он меня там на аллее прихватил и не отпускал, пока я его домой не привёл. Настырный, нахал!..

Ступак, действительно, пошёл ва-банк.

Конечно, он не был уверен, что первый секретарь горкома не изменит своим правилам в первый день нового года и побежит привычным маршрутом, но решил во что бы то ни стало именно сегодня добиться приёма у высокого начальства. В доме, на улице – какая разница?!.. На его счастье, товарищ Троицкий не стал менять раз навсегда заведённого порядка. Ровно в половине восьмого он вышел из дому, перешёл через дорогу и лёгкой трусцой засеменил в полном одиночестве по заснеженной дорожке городского парка. Тут-то и настиг его неугомонный журналист.

– С Новым годом, Пётр Петрович! – радостно приветствовал он партийного босса. От неожиданности Троицкий даже остановился. – Ничего, ничего, – успокоил его Ступак, – вы не отвлекайтесь, бегите, а я с вами!.. Мне тоже очень полезно жиры свои растрясти… Не возражаете?..

Деваться было некуда, и они побежали вдвоём.

– Я тут план статейки набросал, хочу посоветоваться, – бодро начал Семён. – Мне кажется, не надо упоминать о неприятном инциденте, что с Андреем Николаевичем случился. Не стоит лишний раз подчёркивать… В случае с товарищем Новосельским лучше переключить внимание общественности с печального события в медвытрезвителе на какой-нибудь положительный факт из его биографии. И такой факт мне удалось откопать, – с непривычки Семён очень скоро начал задыхаться. Он волновался, к тому же разговаривать на бегу оказалось совсем не просто.

– И что же это за факт? – поинтересовался Троицкий, спокойной трусцой бегущий за здоровьем.

– Помните, полтора года назад загорелся дом престарелых в Маканино. Так Андрей Николаевич из огня трёх старух на руках вынес. У него там тётка родная проживала,

и он как раз приехал её проведать, а тут пожар… Короче, героическим его поступок, может, и нельзя назвать, но как-никак проявил он себя с самой хорошей стороны.

Пётр Петрович рассмеялся:

– Там и пожара-то настоящего не было. Мне докладывали, больше дыму, чем огня. И спасать никого не понадобилось, из одной палаты стариков на всякий случай перенесли в соседнюю…

– Правильно, – согласился Ступак. – Вот Новосельский и переносил. А был пожар большой или маленький, кто об этом помнит?!.. Главное, сам факт!..

– А ты откуда про пожар узнал?.. Неужто сорока на хвосте принесла?..

– Из собственных уст пострадавшей старухи.

– Так у тебя, значит, и свидетели есть?..

– А то как же!.. Без свидетелей сам факт пожара яйца выеденного не стоит.

– И кто же эта пострадавшая?..

– Подруга моей соседки по коммуналке – Антонина Михайловна Зверева. Кавалер медали "За трудовую доблесть", ударница коммунистического труда.

– Ну, и ловок ты, Семён!.. Ох, ловок!..

– Не столь ловок, Пётр Петрович, сколь сообразителен.

– А вдруг эта Антонина Михайловна от свидетельства своего откажется или такое засвидетельствует, что нам с тобой не от пожара, а со стыда сгореть придётся?..

– Не придётся, – авторитетно заявил Ступак. – Антонина Михайловна с месяц уже, как померла. Но, благодаря ей, молва о героическом поступке товарища Новосельского жива и будет жить вечно!..

С пробежки по парку они вернулись вдвоём. Троицкий пошёл навестить мать, а Ступак за начальственным столом принялся сочинять сказание о героических подвигах Героя и Депутата. К десяти часам сага о пожаре в приюте для престарелых была готова. Получился в меру трогательный, но достаточно мужественный рассказ. Но оснавное достоинство его заключалось в том, что главным действующим лицом был отнюдь не Андрей Николаевич, а скромная труженица Антонина Михайловна Зверева, всю свою жизнь отдавшая беззаветному труду на камвольном комбинате и служившая примером для молодого поколения. Пожар и героический поступок Новосельского были всего лишь эпизодом в её нелёгкой трудовой биографии. И должна была эта статья пройти в газете под рубрикой "Эстафета поколений".

– Молодец, Семён! – Троицкий не ожидал от этого бойкого, но такого невзрачного молодого человека подобной журналистской прыти. – Да у тебя, мой милый – талант!..

– Меня в институте тоже хвалили, – скромно потупившись, сознался польщённый Ступак.

Пётр Петрович тут же позвонил Мяздрикову и прямо по телефону прочитал тому опус Семёна. Борис Ильич остался доволен.

– А что?.. Недурно… Очень даже недурно!.. А главное, неожиданно!.. – загудел тот в трубку своим баритоном. – Кахетинский, небось, ждёт не дождётся, что мы начнём что-то жалкое в своё оправдание лепетать, а мы ему эдакий финик под самый его отвислый нос: "Не угодно ли принять?!.." Молодец Ступак!.. Самого Кахетинского умыл!..

– Борис Ильич, а ты про наше обещание помнишь? – спросил Троицкий.

– Какое обещание?..

– Насчёт жилплощади. Надо бы парня наградить. Видишь, не зря старался.

– Передай: завтра ордер ему оформим. Я своих слов на ветер не бросаю.

Домой Семён летел, как на крыльях!..

– Мама!.. – закричал он ещё с порога. – Я завтра ордер на комнату получаю!..

Но мать ничего ему не ответила. Голова её как-то странно опрокинулась назад и сползла с подушки, правая рука безвольно повисла в воздухе, под глазами легли чёрные тени.