Пифагор
Шрифт:
— Вы возводите укрепления для защиты от персов? — спросил Залмоксис.
— Какие укрепления? — удивился носильщик. — Старый царь Агафирс ушёл к предкам. Теперь царствует его сын. Видишь, там его шатёр. А мы насыпаем холм над царской могилой. Выше его не будет в степи.
Решение пришло мгновенно.
— Отдохни, — сказал одному из носильщиков Залмоксис и поднял на плечи его мешок.
На третьем круге к Залмоксису подошли скифские воины и знаками приказали ему следовать за собой. Пока его вели, Залмоксис мучительно вспоминал имя того скифа, который был рабом у эллинов, а затем
Царь восседал на ковре, подобрав под себя ноги в кожаных штанах. Кроме него в шатре находился безбородый скиф с вывернутыми ноздрями. Его одеяние, покрывавшее расплывшееся тело, было увешано амулетами.
— Поднимись, — приказал царь опустившемуся к его ногам Залмоксису. — Кто ты, почтивший память моего родителя?
— Я вождь крестонеев Залмоксис, — проговорил Залмоксис по-гетски. — Со мною те, кто не захотел служить персам и воевать против своих братьев.
— Я слышал о тебе. Ты был у эллинов рабом, а у гетов стал богом. Чего ты хочешь?
— Пропусти мой народ в земли твоих подданных — гелонов. Мы, крестонеи, так же как и вы, пашем землю и кормимся хлебом. Если же нужно, ты можешь рассчитывать на нас в войне с твоими недругами.
— Не нужно, — проговорил сколот. — Дарайавуш не уйдёт от наших стрел. Я пропущу твой народ в земли гелонов. Ты же останешься у меня. Но в тебе злые духи наших врагов — эллинов, среди которых ты жил, и ты должен быть от них очищен моим энареем.
При этих словах женоподобный встал и, звеня амулетами, двинулся к пологу.
— Иди за ним, — приказан царь. — По возвращении получишь моё первое поручение.
Энарей — Залмоксис догадался, что так называют здесь жрецов, — двинулся по протоптанной дорожке за становье. Ещё издали был виден кожаный шатёр в форме женской груди. Из отверстия поднимался дымок.
— Раздевайся, — произнёс энарей тонким голосом.
Запмоксис сбросил с себя всё, кроме набедренной повязки.
Увидев татуировку на груди у Залмоксиса, скиф подошёл ближе и, ткнув пальцем в медвежью пасть, почему-то захихикал.
— Снимай всё, медведь! — проговорил он, распахивая полог.
Стены шатра были в стеблях высушенных растений. На полу в самом центре торчали камни, обложенные едва мерцавшими углями. Встав на колени, жрец стал их раздувать.
«Что всё это значит? — напряжённо думал Залмоксис. — У нас в таких шатрах моются, поливая раскалённые камни водой. Но воды ни здесь, ни снаружи не видно».
Когда угли покраснели, жрец стал срывать со стены стебли и, осыпая с них семена и обходя камни по кругу, начал напевать. Пение вскоре перешло в завывание. Жрец то дёргался, как в священной болезни, то приплясывал. На губах его показалась пена. И вот уже Залмоксис стал приплясывать, подражая энарею. На мгновение ему показалось, что он взлетел в воздух и парит на расстоянии локтя от земли, как в сновидениях детства. В глазах, вытесняя друг друга, побежали радужные круги. Ширясь, они вобрали в себя город, не похожий ни на эллинский, ни на персидский, ни на индийский. Плоские кровли его храмов
Разноцветные круги внезапно лопнули, как бычий пузырь. Залмоксис пробудился от собственного крика. Но чувство тревоги его не покидало, ибо виденное им не было похоже на сон. Ему казалось, что и впрямь он только что увидел Пифагора, возвышающегося над каменным кругом.
Залмоксис медленно побрёл к шатру вождя. Он прошёл мимо пасшихся коней, и они его не испугались, а один протянул к нему голову и доверчиво двинулся вслед.
Мия
В то утро — Тилар запомнит его навсегда — ничто не предвещало события, о котором долго будут говорить обитатели Ограды.
Пели свой утренний гимн Гелиосу птицы, а Тилар, охранявший ворота, мысленно затверживал усвоенные накануне истины, чтобы они, влетев в одно ухо, не вылетали из другого. Поэтому он не заметил, как к воротам подошла девочка, а только услышал её голосок, дополнивший доносившееся с деревьев щебетание:
— Мальчик, пропусти меня к Пифагору. Я его дочь Мия.
Странным было появление этой девочки. Удивительной была и её речь: откуда бы у Пифагора взяться дочери, когда у него не было жены и никто никогда не вспоминал, чтобы он имел семью в прошлом? Но поразительнее всего была она сама, стройная, гибкая, с глазами серны.
Тилар смотрел на неё, не отводя глаз. Он не только не мог ответить ей, но даже, хотя двигаться не запрещалось, застыл как вкопанный.
Свидетелем этой сцены оказался проходивший с колокольчиком Эвримен. Подойдя, к воротам, он проговорил:
— Сюда нельзя.
— Но я же дочь Пифагора! — с обидой воскликнула гостья. — Я из Дельф.
Эвримен ухмыльнулся:
— Тут уже побывали многие. И из разных городов. Одни называли себя сёстрами, другие — невестами. Правда, из дочерей ты первая. Пифагором же сказано: да не будет сюда доступа женщине, как в Олимпию.
— Тогда пусть он сам выйдет ко мне — ведь я его ещё вблизи никогда не видела, а столько о нём слышала от матери! И он обрадуется, когда увидит вот это.
Она распахнула хитон и показала золотой амулет.
— Такого нет ни у кого другого, и Пифагор, как говорила мать, его хорошо знает.
— Амулета никто не приносил, — равнодушно заметил Эвримен. — Но всё равно Учитель не выйдет. У него есть дела поважнее.
— А я всё равно не уйду! — вспыхнула девочка. — Я добиралась сюда с таким трудом. И буду ждать.
— Не дождёшься! — оборвал Эвримен. — Только знай, что здесь появилась стая волков, и было бы обидно, если бы они разорвали такую красавицу.