Пик Жилина
Шрифт:
Девушка подошла к кровати, на которой я лежал, и отключила оба генератора - в изголовье и в ногах.
– Так вы что-нибудь чувствовали?
– повторила она вопрос.Несколько минут назад.
Я чувствовал себя, как никогда, хорошо - стих гул в ушах, и странной дурноты в помине не было. Наваждение прошло.
– Несколько минут назад?
– наконец-то догадался я.- Значит, это было ваших рук дело? Товарищ комиссар, я выражаю официальный протест. Тайные эксперименты на людях запретили еще в прошлом тысячелетии.
– Я проверяла вашу эндокринную систему,- строго возразила
– А я решил, что меня отравили,- сообщил я ей. Тут она наконец улыбнулась. Улыбка у врача была плотоядной, совсем не вегетарианской. Я бы спрятался от такой улыбки под кроватью, будь помоложе годов на сорок пять.
– Наш гость попал в опытные руки,- произнес со странной интонацией лейтенант Сикорски.- Думаю, я ему больше не нужен. Я подожду тебя в коридоре, Бэла, хорошо?
– Присядьте,- скомандовала девушка, придирчиво рассматривая меня.- А теперь погримасничайте. Попробуйте меня напугать или рассмешить - разиньте рот, выпучите глаза, высуньте язык. Не стесняйтесь, я и не такое в жизни видела.
Я постарался не стесняться.
– Вы уверены, что реабилитация прошла, как надо?
– озабоченно спросил Бэла, понаблюдав секунду-другую за моим лицом.- Меня тревожит состояние его психики, доктор. Психика тоже должна восстановиться?
– Сделайте, пожалуйста, несколько круговых движений головой, медленно,- последовала новая команда.
– А меня тревожит жара,- сказал я, осторожно ворочая шейными позвонками.- Молоко скиснет. Или что вы там едите вместо мяса?
– Вместо мяса употребляют сою,- откликнулся Сикорски уже от двери.
– Ты не волнуйся, Иван,- бодро сказал Бэла,- Твои консервы положили в холодильник, употреблять сою от тебя не потребуют.
– Нет, я теперь буду есть только сою,- капризно возразил я.- Товарищ лейтенант убедил меня, что больным быть вредно для здоровья.
– У вас отличное здоровье,- вдруг сказала врач.- Для вашего возраста, конечно.
Она присела на стул, на котором раньше сидел лейтенант Сикорски, и смахнула со лба прядь волос. С исчезновением одного из мужчин девушка необъяснимым образом изменилась словно стальной стержень из нее выдернули, словно ослабло поле, защищавшее ее от неблагоприятных условий среды. И стало заметно, что красавица гораздо взрослей, чем была мгновение назад. Что никакая она не девушка, а взрослая, много повидавшая женщина. Ведьма, потерявшая свою гипнотическую силу...
– Ваше лицо кажется мне знакомым,- смущенно призналась хозяйка кабинета, по-прежнему обращаясь ко мне.- Даже не столько лицо, сколько... Не поймите неправильно. Вы у нас, случайно, не лечились?
Бэла предположил, отвернувшись к окну:
– Возможно, ты видела его на площади?
Она помолчала, рассеянно глядя на мой шрам.
– На площади? На какой площади?
– Женщина измученно вздохнула.- Я сегодня очень мало спала и шуток не понимаю. Сейчас наш уважаемый товарищ, которому не терпится одеться и удрать отсюда, попробует пройтись от кровати до стены.
Я взял с тумбочки свои шорты.
– Опять она плохо спала...- задумчиво продекламировал Бэла.- Опять ее предали сны...
Ведьма-целительница
Терраса закончилась спуском к бульвару, и вот тут-то, перед самыми ступеньками и немного в стороне, расположились эти чудаки. Мужчина и женщина, оба седоватые, оба дрябловатые, они стояли, подставив солнцу свои лица, и размашисто поворачивались - влево, вправо, влево, вправо. Туловище поворачивалось вместе с головой. Один глаз был прикрыт ладонью, а второй - бесстрашно открыт. Эти двое смотрели на солнце, ловили единственным открытым глазом прямые солнечные лучи, но как бы украдкой, лишь на мгновение погружаясь в море слепящего пламени. Мы молча проследовали мимо, и только потом я полюбопытствовал:
– Их что, тоже из какой-нибудь больницы отпустили?
– Это вампиры,- пояснил мой собеседник.
– Настоящие?
– обрадовался я.
– Боюсь, что нет. Приклеилось к этой группе такое название, я уж и не помню, из-за чего.
– А зачем они смотрят на солнце?
– Расслабляются. Ритуал называется "соляризация".
Было одиннадцать с чем-то утра, но пекло так, будто пробило уже все двенадцать. Мы спустились по ступенькам и вновь оказались в тени. Идти налегке, без вечного чемодана, было как-то непривычно.
– Черт знает что,- сказал я.- Не думал, что здесь все так переменится. Надеюсь, хотя бы море осталось прежним.
Вокруг было много цвета, много пространства и мало шума, бесчисленные пальмы и живые изгороди, и почти никаких автомобилей. Пестрые беззаботные люди ходили по праздничным улицам - в точности, как раньше. Но люди эти неуловимым образом изменились. Были они теперь спортивными, бодрыми, они именно ходили, а не бродили, смотрели на солнце живыми блестящими глазами, беспрерывно улыбались друг другу, почти никто не носил очков, и трудно было понять, кто турист и кто местный. Возникали и исчезали безликие фигуры бегунов, прочие физкультурники безо всякого стеснения упражнялись на газонах в этом царстве здорового образа мысли, очевидно, предрассудков стало еще меньше, чем было. На глаза постоянно попадались лозунги, установленные на домах, на щитах, висящие поперек улиц: "РАЗРУШИЛ? ВОССТАНОВИ", "СЧАСТЬЕ ВСЕГДА С ТОБОЙ", "ЛЕКАРСТВО ОТ НОЧИ - СОН". Столь оригинальные образцы социальной рекламы, витавшие над этим красивым миром, заставляли размышлять не только об их содержании, но и о созидательной силе печатного слова в целом. Так что зря я ворчал, да и не ворчал я вовсе. Я приехал сюда вволю потосковать, а мне предлагали начать жить иначе. Почему бы нет?
– Мне у вас нравится,- твердо сообщил я Бэле.- Вот только пыль... Я понимаю, что вы привыкли к этой вечной тяжести в воздухе, но я предпочитаю чистоту. Почему бы не покрыть асфальт статиком? Или у Совета денег хватает на одни плакаты?
– Состав воздуха контролируется,- возразил он,- и жестко. Ты отвык от природных запахов, Иван. Правда, если бортинженеры под чистотой понимают абсолютный вакуум...
– Бортинженеры ненавидят вакуум ничуть не меньше, чем бывшие комиссары МУКСа, зато очень любят здравый смысл.