Письма и записки Оммер де Гелль (Забытая книга)

Вяземский Павел Петрович

Через минуту подоспел к Згуриеву первый казак. Он, пронесясь мимо кабана, выстрелил в него. Кабан, оставя Згуриева, бросился на казака, но в то время второй казак последовал за первым, третий за вторым, и когда уже за третьим прискакал Спиридонов, в то самое время Згуриев и первый казак были позади нашей шеренги и преспокойно заряжали свои карабины.

Каждый из нас исполнял те же движения, и каждого из нас по очереди встречала ярость кабана. Это представляло самый страшный турнир, и этот турнир на чистом поле превосходил испанские бои с быками. Здесь наша арена — пространство степи; зрителями — коршуны, чующие добычу. Они, кружась над нами, будто поджидали последнего удара, чтобы войти в права свои и броситься на окровавленную добычу.

Кабан при каждом выстреле становился свирепее, прыжки его были сверхъестественны, и при малейшей ошибке в расчете охотнику можно

было легко попасть на клыки разъяренного зверя, кровь клубилась из него, и при поворотах заметны были на спине его и боках широкие раны.

Шеренга прошла один раз, и лошади покрылись пеною; но кабан продолжал бойко защищаться. Згуриев во второй раз в него выстрелил. К несчастью, пули то пролетали мимо него, то по временам скользили по его шерсти.

Нам уже становилось страшно.

Первый казак опять пустился вслед за Згуриевым, приблизился к зверю более обыкновенного и, чтобы окончить скорей битву, приложил ему чуть что не к самому лбу дуло своего карабина. Мы уже хотели вслед за выстрелом воскликнуть: «Ура! Победа!» — но это «ура» замерло на наших устах.

Картина переменилась, казак спустил курок. О несчастье!.. карабин осекся, кабан успел задеть клыком лошадь, которая в тот же миг упала на землю.

Казак, лошадь и кабан составили одну окровавленную группу.

Ужасное зрелище так смутило всех, что мы с минуту стояли как окаменелые. Но недолго длилось это оцепенение; мы, не щадя собственной жизни, пустили лошадей во всю прыть на помощь к несчастному казаку. Но не успели приблизиться, как позади нас, из-за куста раздался выстрел. Кабан с ужасным хрюканьем прыгнул в сторону, пошатнулся на ногах и с глухим стоном повалился на бок. В ту же минуту тонкая струя крови брызнула из-под левого бока; это доказывало, что пуля попала кабану в сердце.

— Кто этот спаситель? — воскликнули мы с удивлением, обратя взоры к той стороне, откуда раздался выстрел.

Гринбаум к нашему удивлению показался из-за кустов, как степной гений. Он спешил к нам, из дула его карабина еще выходил дым.

— А что, господа? — говорил он, улыбаясь, — я вам обещал выстрел и, кажется, сдержал слово в пору.

«Ура» раздалось, и сорок голосов и рукоплескания заглушили его слова. Мы подняли казака из-под лошади. Он был без чувств и облит кровью; но мы вскоре уверились, что он не ранен, а только сильно придавлен упавшею на него лошадью. Что же касается до несчастной лошади, то все внутренности ее вывалились из разорванного брюха. Ярость кабана обрушилась только на одну лошадь, и это спасло казака, который находился под нею.

Вечером, часу в седьмом, мы приехали в Килию, где нас, как и прежде, ожидал отличный ужин и новые тосты.

При тосте Гринбаума наши «ура!!!» повторены были на дворе казаками, которым задан был пир, озаренный великолепным блеском от горящих смоляных бочек.

Мы не удовольствовались этим и, как, кажется, я вам говорил, пригласили их на прощальный обед. Усталость от верховой езды не позволила нам просидеть до поздней ночи. Расположившись часу в десятом спать, мы спросили о пострадавшем казаке; нас уверили, что он, пробудясь из своей летаргии, так хорошо отпраздновал возвращение к жизни, что снова уснул, но уж от упоения дарами Бахуса.

— Железные люди! — проговорил кто-то из нас.

И действительно, я сам не мог верить, чтобы человек с совершенно измятыми членами мог еще кутить и веселиться.

На второй день целое утро мы заботились о приготовлении обеда. Трудность состояла в неимении посуды для тридцати человек, но, наконец, после многих обысков мы нашли нужные нам вещи.

За домом был садик, мы накрыли там длинные столы, сложенные из досок.

Блюда состояли из дичи, убитой на озере и довольно хорошо приготовленной хозяином и поваром. Часу в первом гости сошлись, и мы их приняли с радушием охотников.

В тот же день, простившись с Згуриевым и его командою, часу в третьем пополудни, в сопровождении: казаков, мы выехали из Килии.

Девятнадцатого августа приехали в Кишинев, где на время расстались: каждый из нас спешил домой по своим делам.

Спиридонов двадцать шестого октября назначил нам у себя свидание для пред— принятия вторичной экспедиции по северной части Бессарабии.

№ 131

12 ноября 1841 года

По дороге в Вознесенск, близ Вормса, немецкой колонии, я купила несколько участков земли, около трехсот десятин. Там было — пародия сада, довольно красивый дом и много земли в залеже; там же было много леса и протекала река Буг. Я перевела

туда сорок семейств крепостных. Кроме того, из разных мест накупила сорок девушек, несмотря на императорский указ, запрещавший продажу таковых с публичного торга; правда, что это земля войска донского, имеющая отдельную администрацию. Я слышала сама своими собственными ушами каждый раз по три удара молотком, когда девушка оставалась за тем, кто давал больше. Я поручила это дело одному немцу из Вормса. У него был помощником молодой человек двадцати лет, который управлял моим хутором. Раз в месяц, когда я отправлялась ревизовать свою землю, меня сопровождала m-lle Рон. Мы назначили свидание барону Франку и другим друзьям, которые тотчас же приезжали по моему приглашению. М-llе Рон была гувернанткою маленькой Нарышкиной. Ее мать называлась Ольгой. Она была любовницей Леона Нарышкина, потом графа Кологривова, и была ею еще в то время, как я пишу эти строки. Граф Кологривов выстроил себе в Одессе укрепленный замок, который назывался Бастилией.

№ 132. КНЯЗЮ ТЮФЯКИНУ В КОМПЬЕН

Вилла Нова. Порт-Майо, 12 июля 1842 г.

Я, слава богу, целешенька и совершенно невредима. Герцог О<рлеанский> убит: он упал из коляски по дороге в Нельи. Успокойся, мой милый. Нынче вечером подробно о происшествии.

№ 133. КНЯЗЮ ТЮФЯКИНУ В КОМПЬЕН

Вилла Нова. Порт-Майо, 13 июля 1842 года

Я нынче опять никак не могу быть у тебя, а завтра непременно буду. 13 июля герцог О<рлеанский> заехал ко мне проститься, по пути в Нельи. Он очень спешил, чтобы откланяться королю; я едва его умолила, чтобы убедить его исполнить этот долг приличия. Его ожидали в Париже, в павильоне Марсан, к полудню. Вся его свита и почтовые лошади тоже были готовы. Он уезжал в Сент-Омер для смотра отходящих войск. Ему оставалось едва час времени на прощание с королевскою фамилиею. Он никого не взял с собой, опасаясь сплетен. Накануне и все эти дни, что мы с тобой были поневоле разъединены, он всякий день сидел у меня до поздней ночи. Он много спрашивал о тебе. Я едва встала и была за моим туалетом, когда он ко мне приехал, кажется, в одиннадцатом часу. Он ужасно торопился и очень был ажитирован и даже встревожен и ругал министров и самого короля. Ему не хотелось ехать в Пломбьер, где была герцогиня. Подседельная лошадь от самого Тюильри шла вскачь; я его успокаивала, что эта аллюра свойственна першеронам и что я часто езжу в Компьен к моему доброму приятелю с тем же почтальоном и, кажется, теми же лошадьми; все думала, что это пустые предлоги. Он, однако, видимо успокоился, и мы болтали очень весело около получаса. Он подошел к окошку и спросил почтальона, прогуливающего лошадей, ручается ли он, что сдержит лошадей. «Ваше высочество, будьте покойны, я ими вполне владею». После завтрака я очень расплакалась, прощаясь с ним, как будто какое-то несчастье должно нагрянуть на нас. Мы выпили несколько рюмок Шато-д-икема и велели отнести бутылки почтальону, чтобы ему не так скучно было дожидаться. Когда герцог садился, я осмотрела упряжь, все было исправно; я спросила почтальона, не запряжены ли они слишком близко к ваге. Невольно беспокоясь, я не выдержала и вспрыгнула в экипаж, желая сама видеть, как пойдут лошади. Мне хотелось проводить его немного далее Саблонвиля.

Лошадь под седоком, встревоженная мошками или шелестом моего платья, стала с места бить. Я едва успела, ухвативши верх коляски, вспрыгнуть и упала на герцога. Почтальон повернул в улицу Восстания — какое ужасное, зловещее название! Обе лошади понесли. Я была, однако, совершенно спокойна и успокаивала герцога. Лошади несли все перпендикулярно к Порт-Майо. Почтальон хотел их направить по старой дороге, где больше было простору. Я всячески старалась успокоить герцога; но герцог встал, нагнулся к почтальону и спросил: «Ты не в силах удержать лошадей?» Получив отрицательный ответ, он тогда открыл дверцы и выпрыгнул из коляски. Я старалась его удержать, но не успела; такая, верно, участь его была. Два толчка сшибли меня с ног, я едва оправилась от сильного удара и вижу — он лежит распростертый на мостовой. Не прошло нескольких минут, как мы возвратились на место катастрофы. Его, однако, успели уже внести в дом какого-то лавочника, насупротив конюшен лорда Сеймура. Я вышла незаметно из фатальной коляски. Ты, надеюсь, тронут моей заботливостью, чтобы ни малейшая тень не падала на твою голову? Уже несколько сержантов суетились перед домом и расставили несколько солдат для сдержания собравшейся толпы. Он лежал без движения в довольно большой комнате.