Пить, петь, плакать: пьесы
Шрифт:
Голос. Сама огурец кусачий.
Фомина. А ты – бритый крыжовник.
Голос. А ты – сушка дырявая.
Фомина хохочет, падает на пол и болтает ногами. Входит Степцов с радиотелефоном в руке.
Фомина. Все, Никитос, пока, меня резать приехали.
Голос. Расскажешь потом?
Фомина. Постараюсь. Конец связи. (Кладет трубку и остается лежать на полу.) Здравствуй, Сережа. (Рукопожатие.) Резать меня приехал? Ну и правильно. Давно пора.
Степцов озирается по сторонам. Фомина качает ногой и рассматривает носок своей туфли.
Фомина.
Степцов. Твой дом теперь совсем другой.
Фомина. Можно подумать, что ты видел, каким он был раньше.
Степцов(смотрит на нее изумленно). Ты что, забыла? Я же приезжал сюда однажды.
Фомина. Ты что-то путаешь.
Степцов. Да нет, ну как же. Это было сто лет назад. Курсе на четвертом или на третьем. В конце весны. Однажды вечером я позвонил тебе сюда, чтобы спросить какие-то конспекты. Они мне были на фиг не нужны, просто мне страшно захотелось тебя услышать. Я сидел дома один, целый час тупо таращился на телефон и думал. «Ну что я буду звонить? Не буду я звонить». И позвонил. А ты сказала: «Серега, мне так страшно тут одной. Приезжай, пожалуйста». Была ночь...
Фомина. Еще бы не страшно! Тут в конце весны по ночам знаешь, что творится? Все шуршит, квакает, ухает, коты орут, ежики топочут.
Степцов. Пока я ехал, я почему-то волновался. Мне даже пришлось постоять вон там на мосту, чтобы успокоиться. Я слушал, как шумит эта маленькая темная речка. Потом я пришел к тебе, мы поговорили о какой-то ерунде, выпили чаю и легли спать.
Фомина. Что, правда?!
Степцов. В разных комнатах.
Фомина. А.
Степцов. Утром я проснулся рано, было такое солнечное, щебечущее утро, мне захотелось разбудить тебя. Но я боялся, что, если я поднимусь к тебе на второй этаж, если постучу в твою комнату, ты меня так отошьешь, обсмеешь с ног до головы, ты, насмешливое сердце! И я постучал шваброй в потолок. Мы пошли в лес. Ландыши собирали. Ты еще меня учила, что ландыши распускаются тогда, когда молодые скворцы вылетают из гнезд.
Фомина. Обалдеть.
Степцов. Неужели не помнишь?
Фомина молчит в задумчивости.
Фомина. Понимаешь, Сережа. Месяца три назад у меня кончился стиральный порошок. Я поехала в хозяйственный. Это тут, на сорок пятом километре. По дороге я как-то задумалась. О любви, о печали, о надежде. Задумалась и отключилась. А когда я снова включилась, меня жутко рвало. Кровь хлобыстала. Какие-то люди волокли меня в «скорую помощь». А моя бедная машинка стояла, основательно врубившись в столбик с плакатом «ГАИ Московской области приветствует внимательных водителей».
Степцов. Что, серьезно? Ты попала в аварию? Я не знал.
Фомина. Сотрясение было сильное. Так что я многое подзабыла. Вылетело все из дырявой башки. Ты уж не обижайся.
Степцов. А сейчас как? Болит голова?
Фомина. Да нет. Раньше сильно
Степцов пытается прикоснуться к ее голове, повязанной косынкой. Фомина пятится и ускользает от него.
Фомина. Ну расскажи мне еще что-нибудь про нас с тобой.
Степцов (усмехается). Что тебе рассказать? Однажды я тебя очень долго ждал. Ты была на каком-то длинном собрании, комсомольская богиня, вы там то ли выбирали кого-то, то ли, наоборот – убирали. А я сидел на подоконнике напротив актового зала, ждал тебя и курил. Сначала подошел ко мне пожарный и сказал, что нельзя курить, потом стукачка из деканата, тоже сказала, что здесь не курят, потом проректор по науке, толстый этот. А я все сидел на подоконнике, курил, ждал тебя и думал: зачем я ее жду? Мне хотелось показать тебе дом, в котором я родился. Мой отчий дом. Дед у меня был врач, и прадед тоже, и у нас был свой дом на краю города, такая старая дача, темные бревна, веранда с цветными стеклами, золотые шары в саду. Окрестные жители так и называли – дом доктора. Вот там я родился, вырос и школу закончил. А потом город стал наступать, метро прорыли, дом наш снесли. И на его месте ничего не построили. Так что я хотел показать тебе пустое место от своего отчего дома. Я тебя ждал, ждал... Темнеть стало, дождь пошел, собрание кончилось, мы ехали вместе в совершенно пустом троллейбусе и молчали. На перекрестке я сказал тебе «пока» и пошел в общагу портвейн пить. А ты дальше поехала...
Фомина (помолчав). Да. Даже жалко, что тебя скоро убьют.
Степцов. Знаешь, Аня. Есть у меня к тебе одна просьба.
Фомина. Говори.
Степцов. Обещай, что не откажешь.
Фомина. О чем разговор...
Степцов. И не будешь смеяться.
Фомина. Не буду смеяться.
Степцов. Дай слово.
Фомина. Даю.
Степцов. Я хочу вымыть твои волосы.
Фомина (громко, глупо хохочет). Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! (Прикрывает рот ладонью.) Извини.
Степцов. Мне ничего так сильно не хотелось. У тебя такие чудесные волосы. Только не под краном вымыть, а по старинке. Долго-долго поливать из кувшина.
Фомина. Ну попробуй. Должны же у человека мечты исполняться. На, мой. (Снимает платочек с головы. Она брита наголо.)
Пауза. Фомина стоит, наклонив голову.
Степцов. Это из-за катастрофы, да?
Фомина. Понимаешь, мне голову в двух местах зашили. Как только волосы отрастут немножко, тут же башка болеть начинает.
Степцов (рассматривает ее голову, осторожно касаясь пальцами). Вот тут зашивали? И тут тоже, да? Ничего, аккуратно зашили.
Фомина. Какие у тебя руки хорошие. Даже приятно, когда ты трогаешь. Тебе, Сергуня, тоже надо было стать доктором. А не сценарный факультет заканчивать, чтобы грузчиков лупить. (Выпрямляется, поднимает голову.)
Они смотрят друг на друга.
Знаешь, что? Теперь тебя, пожалуй, не убьют! Точно. Потому что твоя мечта еще не сбылась. А убивать человека, у которого мечта не сбылась, никто не станет. Теперь тебя долго не убьют! Пока я длинные волосы не отращу. Вот!