Плачь, Алиса
Шрифт:
Алиса вздрогнула оттого, что мелкие мушиные лапки начали щекотать ей нежную кожу на ноге… и вздрогнула ещё раз от внезапного звука!..
Это был звон стекла в соседней комнате. Она замерла на секунду, а потом ринулась посмотреть, что произошло.
На полу лежал кирпич из красной глины, который кто-то бросил в окно, а к нему было что-то примотано. Алиса подняла кирпич и перевернула его так, чтобы разглядеть то, из-за чего посчитали таким необходимым не только разбить её окно, но и сообщить ей что-то с помощью привязанного куска бумаги.
Она испытала ощущение пьянящей злобы от того, что увидела там. На листке была нарисована Алиса в смирительной рубашке, с кляпом во рту, без юбки и в полусогнутой позе. Сзади
2. Жизнь прекрасна
– Что за ЧЁРТ?!
Как кто-то мог представлять её себе в подобном свете? Она никогда не давала повода подумать, будто бы у неё «широкие взгляды на ЭТО». Насколько знала девушка, все её сверстники из интерната когда-то занимались «этим». И, судя по их рассказам, ничего хорошего в этом нет: девочкам при «этом» и после «этого» больно, а мальчики ведут себя как-то слишком странно – как будто девочка уже не принадлежит себе, а только ему. Узурпатору, который ещё и пороха в жизни не нюхал! Думает, что он – царь вселенной, раз смог это сделать в первый раз и не расплакаться.
«А вдруг я кого-то чем-то задела? Не сделала то, что обещала, или сделала то, чего обещала не делать? Надо разобраться. Бабушка за это приказала бы дворецкому оттаскать за уши первого встречного мальчишку. И плевать – виновен он или нет! Но я ведь не бабушка, к счастью. И кто мог это сделать?»
Алиса улеглась на постель и принялась в подробностях вспоминать весь вчерашний день.
Она встала где-то между семью тридцатью и восемью тридцатью утра. Потом сходила в туалет. После вышла из туалета, взяла на кухне свежий длинный огурец сорта «апрельский» и снова пошла в туалет…
«В туалете окон нет. Никто не видел, чем я там занималась. Причина в чём-то другом. Так. После того как я вышла из туалета во второй раз, я помыла руки, выбросила огурец и собиралась немного прибраться в комнате. Начала пристраивать одну книгу, но на ней я и закончила уборку. Зачиталась среди гор бесполезных записей и пыли на столе».
Алиса глубоко погрузилась в воспоминания: «Главными чертами этого типа характера в юном возрасте являются нерешительность и склонность к излишним рассуждениям, тревожная мнительность и любовь к самоанализу и, наконец, легкость возникновения навязчивых страхов, опасений, действий, ритуалов, мыслей, представлений. Страхи и опасения целиком адресуются к возможному, хотя и маловероятному неприятному событию в будущем».
«Неужели это про меня?! – подумала Алиса. – Ну… Всё совпадает… Или не совсем?.. Ну и что, что я люблю порассуждать о себе? Хуже те люди, которые этого не делают. Они в таком случае совсем не знают самих себя. Не знают, как поступят в той или иной ситуации. Почему в прошлом поступили так, а не иначе. А может, им просто противно узнавать о себе. Или страшно. Странно – лет десять назад я бы посчитала такую книжку самой скучной в мире. А теперь перечитываю подобные трактаты психиатров или детективы следователей Скотленд-Ярда по три-четыре раза. Что случилось? Я повзрослела? Да нет. Не так сильно. Тогда почему я не читаю романы о любви или хотя бы газеты, раз я уже взрослая? Или, может, я другая взрослая? А может, вообще взрослая среди взрослых? Нет! Тогда бы я брила усы, так же как бабушка. Выходит, я пришла к этому сама. А многие говорили, что мне надо быть посерьёзней. Что бы они сказали сейчас, когда увидели меня? Наверно, что-то вроде: „Будь проще, милая! Разум тебе не идёт“».
– Опять «если бы…» Всё!
Она с минуту помолчала, уставившись в стенку.
«Нужно вспомнить…»
…Вчера Алиса читала долго и проштудировала почти треть книжки. Но, мимолётом взглянув на часы с паутиной в области маятника, вспомнила, что в двенадцать тридцать её ждёт к себе на приём
Алиса не слишком любила, когда кто-то копается в её голове, кроме неё самой. К тому же, как считала девушка, доктор Шортнер понимает в психологии человека меньше, чем она сама. Но, как ни странно, после бесед с ним Алиса и вправду чувствовала себя лучше. Разряжалась. Или сам Шортнер внушал ей всё это? И на самом деле он неглуп? По крайне мере, она хоть ненадолго забывала про все плохие события своей не самой удачной жизни.
Алиса быстренько привела себя в божеский вид, чтобы доктор опять не счёл нужным предложить ей материальную помощь. В таких ситуациях она ощущала себя калекой, беспомощным существом или проституткой. Ей не нравилось, когда к ней проявляют жалость. У неё в жизни всё пока не настолько плохо, чтобы просить милостыню. К тому же она для себя твёрдо решила, что если однажды ничего другого не останется, кроме как стоять с протянутой рукой, то для неё будет лучше броситься под поезд или спрыгнуть с крыши. Алиса считала, что лучше уж умереть, чем жить за счёт жалости тех, кто готов в любой момент прикрытья тобой, подставить или предать тебя. Или разбить тебе окно кирпичом с утра пораньше и обозвать тебя самыми неприличными для молодой девушки словами! Это было бы смерти подобно! А раз такая жизнь смерти подобна, то на что она вообще нужна?!
– Ну хватит. Я так совсем опоздаю!
Алиса вышла из дому и быстро зашагала в сторону больницы для душевнобольных. Это её очень смущало! Как будто её уже приговорили к лечению и смирительной рубашке…
«Интересно, – подумала она, лёжа на кровати сейчас, – а работники психушки затыкают рот своим подопечным и насилуют их? Иначе как тот, кто запустил мне кирпичом в окно, мог знать, что творится в стенах больницы? Значит, это или сам насильник, или его жертва».
– Опять!.. Уймись! – сказала себе девушка и уставилась в потолок на пару минут.
Потом Алиса продолжила вспоминать вчерашний день. На улице тогда было душно от смога с фабрик и, как ни странно, прохладно и немного ветрено. В такие дни, когда выходишь из дому, хочется прижать к себе руки, а потом растереть ими тело, прогнать мурашки.
Улицы были серыми – все как одна. А вода на тротуаре после дождя казалась жёлтой в такой атмосфере. Отвратительное сочетание!
За квартал до больницы Алиса встретила превесёлую компанию. Один из местных пьяниц стал приставать к ней с неприятными распросами: «Чё ты ткая зжатаа… Где твой парэнь?..» Она уже хотела позвать полицию, но друг того пьяницы дал ему оплеуху и повёл дальше по улице со словами: «Зачем ты столько пьёшь? Ты же контроль над собой полностью теряешь! Становишься хуже животного. Это была девчонка! Ты приставал к девочке, а не к шлюхе!»
«Хороший человек, – подумала Алиса. – Что же заставляет хороших людей так опускаться? Отчаяние, горе, неразделённая любовь? Надеюсь, что он пьёт не от безделья! Хороший мужчина».
Ещё на этих серых улочках выделялись проститутки. Они были словно попугаи. И все – разные. Платья с пышной юбкой, с юбкой-карандашом, зелёное одеяние, красное, шляпка с цветами, шляпка с вуалью… Это, конечно, было красиво, и Алиса не отказалась бы от подобных нарядов, но как было бы сложно их носить! Постоянно следить за тем, чтобы шлейф не запачкался и не порвался, выворачивать ноги на каблуках, каждые пятнадцать минут выходить «пудриться» (приспустить корсет и подышать хоть немного). Нет. Ей вполне хватало своего свободного бледно-синего платьица с белым фартуком, в котором имелись глубокие карманы, и простых удобных туфелек из чёрной кожи с каблучком в пять сантиметров. И корсет ей не нужен – жир из воздуха не появляется.