Плагиат. Повести и рассказы

Пьецух Вячеслав Алексеевич

Между тем движение социал-монархической молодежи день ото дня набирало силу, стала выходить еженедельная газета «Рюрик», пожертвования стекались со всех сторон, так что Саша не мог надивиться, откуда в России столько свободных денег, число сторонников уже приближалось к четырехзначной цифре, и даже сложилась своя военизированная организация, для которой в Таманской дивизии купили станковый пулемет.

Но вот как-то раз заказывает Петушков ящик минеральной воды для внутреннего пользования, а напиток не несут что-то и не несут. Тогда он звонит своей секретарше Светлане Кротких, и через полчаса она ему сообщает, что, дескать, на банковском счете движения значится сто рублей. В другой раз он подумал бы, что тут какое-то недоразумение или ошибка, кабы не такое решающее обстоятельство: во всем помещении штаб-квартиры не оказалось ни одного сподвижника, все поисчезали

в неведомом направлении, и только одна Светлана рыдала в уголке, у кадки с королевской пальмой, размазывая по лицу слезы и макияж. Саша Петушков некоторое время посидел у себя в кабинете, тупо уставившись в большой литографированный портрет государя Александра III, а потом навсегда покинул помещение на Никольской и уехал в свои любимые Снегири.

В Москву он больше не возвращался; он прочно поселился в маленьком бревенчатом домике с антресолями и до сих пор предается занятию, на которое он напал, сам того не желая и невзначай.

Рос у него под окнами куст крыжовника, и вот как-то раз — дело было в двадцатых числах августа — Саша мимоходом сорвал одну крыжовинку и сжевал. Вкус этой ягоды поразил его: точно вся гамма мыслимых ощущений соединилась в ее благоуханной мякоти, от привкуса поцелуя до электрического эффекта, немедленно нахлынули щемящие детские воспоминания, и в нос пахнуло чем-то одновременно и русским, и не совсем. Он сорвал другую ягодку и рассмотрел ее против солнца: глянцевая ее поверхность была покрыта еле заметным пухом, как кожа пятнадцатилетней девушки, а внутри светился жидкий янтарь и сидели две косточки, похожие на зародыши близнецов.

С тех пор Саша Петушков ничем больше не занимался, кроме разведения крыжовника, и уже ничто его не волновало сильнее заморозков на почве, и не было врагов ненавистнее, чем огневка и вонючий садовый клоп.

На этом поприще Саша достиг со временем замечательных успехов, так, он вывел четыре новых сорта крыжовника в дополнение к семистам двадцати двум выведенным до него, стал почетным членом британского Эгтон-Бриджского общества селекционеров, добился плодоношения кустарника с последней декады июня по первые холода и так выгодно торговал саженцами, что ему вполне хватало на прожитье.

В своем саду он копался с утра до сумерек, и только когда солнце окончательно канет за горизонтом, обдав напоследок запад как бы золотом на крови, угомонится дачный поселок, птицы попрячутся, и одни порскают между темной землей и еще светлым небом летучие мыши, похожие на души покойников, Саша Петушков садился, подперев голову, на крылечко и задумывался о своем. Он вспоминал приключения молодости, как он скитался, любил, стремился, работал, страждал, и никак не мог решить одного недоразумения: а зачем…

Михаилу Евграфовичу

История города Глупова в новые и новейшие времена

…История города Глупова прежде всего представляет собой мир чудес.

М.Е. Салтыков-Щедрин

От изыскателя

Уж на что Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин был бесстрашный писатель, а и то довел свою «Историю одного города» только до слишком свежего еще 1825 года, на которое пало «происшествие 14 декабря», как уклончиво называли в его времена восстание декабристов, и малодушно осекся на сообщении, что-де «история прекратила течение свое». Но не тут-то было, история отнюдь не прекратила течение свое, и, как теперь стало доподлинно известно, после двадцать пятого года прошлого столетия в городе Глупове тоже происходили разные по-своему замечательные события, о которых пришла пора поведать заинтересованному современнику. Конечно, долгожданная пора эта пришла с некоторым запозданием, однако задержка вышла не из-за того, что все это время у нас никак не находилось еще одного более или менее бесстрашного писателя, а из-за того, что только-только удалось обнаружить на карте-километровке точное местонахождение города Глупова, который на поверку оказался банальным населенным пунктом районного подчинения. Так вот дальнейшие архивные изыскания показали, что и после 1825 года в Глупове происходили многие удивительные события, что история отнюдь не прекратила течение свое. К сожалению, события эти развивались примерно в том же ключе, что и до 1825 года, то есть по-прежнему там творились разные чудеса.

Почему, собственно, с сожалением

пишется о том же самом ключе… Да потому, что нет возможности осветить глуповские чудеса иначе, как средствами пресловутого смеха сквозь слезы, а таковой — есть основания опасаться — всегда сулит многие осложнения, включая даже и бытовые. Посему первым делом хотелось бы объясниться: это вовсе не изыскатель глумливый ёрник, это у нас просто такая жизнь, а скромного изыскателя никак не приходится винить в том, что история нашей администрации есть отчего-то один печальный анекдот, что отечественный дурак не столько боится расстрела без суда и следствия, сколько веселого надругательства над собой, что, как бы ни были дороги нам причуды и диковинки родимой истории, о них бесчестно было бы умолчать, что в большинстве мы устроены таким славным образом, что склонны шутить над тем, над чем пригорюнился бы любой здравомыслящий иноземец, — это, по-видимому, из-за критического, даже запредельного объема несчастий самого праздного характера, которые были предначертаны нам судьбой, а на запредельную боль организмы отвечают неадекватно. Все эти объяснения насущно необходимы, а то ведь скажут: вот гад какой, просто-таки измывается, срамник, над определенными периодами истории СССР и при этом разгуливает на свободе… Тут вот в чем дело: у истории всех народов бывают такие периоды, которые даже оплакать невозможно, над которыми можно исключительно измываться, как бы святотатственно это ни показалось со стороны. Одним словом, хочется верить в то, что сравнительно с реакционной царской цензурой, давшей путевку в жизнь щедринской «Истории одного города», нынешнее отсутствие таковой окажется более снисходительным к сатирическому перу. Хотя, конечно, нельзя сбрасывать со счетов ту загадочную силу, которую нужно назвать непроницаемостью отсутствия.

Теперь два слова о том, как удалось выйти на город Глупов. А очень просто: в пункте третьем описи градоначальникам у Михаила Евграфовича упоминается опальная Авдотья Лопухина, с которой до 1740 года находился в любовной связи тогдашний глуповский градоначальник Иван Матвеевич Великанов; поскольку исторической науке недавно стало известно, где именно отбывала ссылку Лопухина, то достаточно было поднять карту-километровку, чтобы обнаружить искомый пункт. Разумеется, Глупов оказался совсем не Глупов, и даже не облагороженный Непреклонск, а в 1928 году получил такое публицистическое наименование, что уж лучше пускай он так Глуповом и пребудет.

Со времен Салтыкова-Щедрина в архитектуре и географии сего населенного пункта особых изменений, вероятно, не произошло. Все так же стоят на своих местах семь холмов и текут три речки, о которых упоминает Павел Маслобойников, последний из четырех глуповских классиков-летописцев. По-прежнему вдоль улиц, кое-где даже опушенных совершенно сельской растительностью, бродит мелкая домашняя живность, теснятся домики в три окошка, невзрачные и однообразные, как вороны, виднеются купеческого вида особнячки, первый этаж у которых каменный, а второй — та же избушка, но только нахлобученная на первый, попадаются строения и околоинтеллигентной наружности, то оштукатуренные с каким-нибудь вензельком, то деревянные с башенкой, мезонином и такими резными штучками, похожие на наши подмосковные дачи дооктябрьской закладки, — словом, все время кажется, что вот-вот из-за угла выедет извозчик в своем дурацком цилиндре или покажется усатый городовой.

К приметам нашего времени следует отнести один трамвайный маршрут, относительно новое здание горсовета, впрочем, как-то приосевшее одним боком, нелепого вида башню неизвестного назначения, вход в которую заперт на амбарный замок, и посередине городской площади — пустующий постамент.

В общем же впечатление от сегодняшнего Глупова складывается такое, что, вероятно, на земле немного-таки отыщется городов, которые в течение двух последних столетий в такой мере оберегала бы беспокойная человеческая рука; ну, разве еще Венеция в этом ряду да наш Суздаль за вычетом мотеля для иностранцев.

Заслуживает внимания еще то обстоятельство, что глуповцы отнюдь не показались такими головотяпами, какими их описал Салтыков-Щедрин. Чудаковаты они немного — это что есть, то есть, но в остальном средний глуповец мало чем отличается от того же ленинградца или москвича. Насчет чудаковатости глуповцев следующий пример: зашел изыскатель грешным делом пропустить кружку пива, и только он со своей кружкой пристроился у стола, как к нему подошел мужичок в кожаной кепке, сдвинутой на затылок…

— Давайте, — говорит, — поспорим, товарищ, что я кружку пива выпью ровно за секунду и две десятых?