Плагиат. Повести и рассказы
Шрифт:
Зачитав такой кусок, председатель Колобков делал с экрана юмористические глаза, дескать, ну что ты с них возьмешь, с остолопов, раз они докатились до субъективного идеализма на почве исторического материализма, раз эту публику заело, как дедовский граммофон.
В-пятых, — тут касательно покаянья в прошлых помыслах и делах — глуповцы чисто по-русски ударились в такое самобичевание, дошли до таких пределов в опоражнивании души, что хоть на каждого заводи уголовное дело, и эту кампанию пришлось вскорости прекратить. Затея с телепередачей под названием «Вольный час» себя также не оправдала: Колобков полагал, что такая передача предоставит населению возможность выговориться за несколько поколений, поделиться наболевшим, вскрыть какие-то недостатки, а на самом
В-шестых, из-за возвращения Болотной слободы в городское лоно напрочь исчезли каленые семечки, резко повысилась детская смертность, а вот образовательный уровень сильно пал.
В-седьмых, пришлось выводить войсковую охрану с молокозавода, потому что на поверку эта мера привела только к тому, что там просто-напросто прибавилось едоков.
В-восьмых, частную инициативу проявил только один мужик из Андижана, который за большие деньги гадал на картах возле здания горсовета, и шестеро молодцов, жеребцов стоялых, организовавших кооператив по борьбе с бесплодием; этот кооператив ни одной пациентке исцеления не принес и вскоре был с позором ликвидирован специальным постановлением горсовета.
Вопрос: почему все колобковские инициативы, однозначно направленные на общественное благо, давали более или менее анекдотические результаты? Хотя этот вопрос относится к категории самых темных русских вопросов, оставить его без ответа было бы муторно, тяжело. Так вот: подозрения насчет энергии народного противодействия, которая в старину почти всегда противостояла энергии государственного действия, нужно отбросить сразу, потому что все-таки не горчицу с лавровым листом культивировал председатель. Разве что в этом случае речь может идти о, так сказать, народном бездействии, которое само по себе трансформировалось в разные контрдела, или, лучше сказать, о социально-экономической меланхолии, воспитанной тысячелетним общением народа с его правителями и особенно последними десятилетиями строительства власти трудящихся на местах, в результате какового строительства народу в лучшем случае вообще ничего не нужно, а в худшем случае он не ведает, что творит. И ведь что досадно: далеко не всегда сверху спускали безобразные предначертания, хотя главным образом безобразные и спускали, но ведь шли же власти предержащие и на кое-какие грандиозные преобразования, как-то: внедрение христианства, воссоединение Украины с Россией, европеизацию государственности, отмену крепостного права, конституцию 1905 года, — а впрочем, и самые пленительные государственные идеи осуществлялись на практике такими половецкими методами, что уж лучше бы все по-прежнему оставалось.
Как бы там ни было, председатель Колобков крепко переживал свои неудачи. Случалось, такой на него нападал горький стих, что он выходил на улицу, хватал первого попавшегося прохожего за грудки и избывал ему свое горе.
— Людей нету! — восклицал он чуть ли не со слезой. — Нету людей, хоть ты весь город с милицией прочеши! Дел, понимаешь, невпроворот, а ни на одну заразу нельзя положиться: или он немедленно проворуется, или с тоски сопьется!.. Нет, профукали мы человека — это к бабке ходить не нужно…
И все же колобковские инициативы дали определенный эффект, правда, эффект незапланированный, даже неожиданный, даже подозрительный с точки зрения логики: глуповцы вдруг взбодрились. Прежде всего выразилось это в том, что они что-то очень разговорились — и это им не то, и то им не это, — и все на такой глубоко нервной ноте, до какой нужно еще дожиться, которую нужно было выстрадать, как мы выстрадали в веках сугубо национальную пословицу: «Голый, что святой, беды не боится». Затем последовали некоторые капризные акции массового характера: почему-то глуповцам
Колобков, как мог, увещевал Сорокина и его шатию:
— В синдикализме я, честно говоря, ни бум-бум, а о цыганах я вам скажу: ну чего вы к ним привязались, ведь они такие же несчастные, как и мы!
Но Сорокину с шатией как о стенку горох были эти председателевы слова.
Показали себя и глуповские женщины: поскольку кооператив по борьбе с бесплодием ожиданий не оправдал, они каким-то чудом разыскали могилу Студента Холодных Вод и, образовав годовую очередь, пользовали себя так: устраивались на могильном холмике в соответствующей позе минут на пятнадцать-двадцать; самое любопытное, что некоторые из них таки понесли.
Потом «Красный патриот» ни к селу ни к городу извлек из небытия фигуру Певца, то есть поэта Никиту Чтова, провозгласил его гением и в течение года укорял Колобкова в том, зачем он ему на пустующем постаменте памятник не воздвигнет. А потом произошло третье в истории Глупова избиение медицины; одному прапорщику в отставке, подвергнутому полостной операции, хирурги по рассеянности зашили в брюхе катушку ниток; оклемавшись, этот прапорщик поднял такую бучу, что с полторы сотни распоясавшихся глуповцев под предводительством народного трибуна Сорокина ворвались в больницу, побили шкафы с лекарствами, разорили операционную, сожгли регистратуру и отлупили несколько человек медицинского персонала из тех, что не успели спрятаться в автоклавной.
Несмотря на то что в Глупове настали такие интересные времена, пострадавший Чайников, сумасшедший Огурцов и бессмертный юродивый Парамоша как жили до этого, так и жили. Однажды Колобков, делая ревизию настроениям горожан, проходит мимо галантерейного магазина, усматривает эту троицу, приближается на расстояние пистолетного выстрела и говорит:
— Ну как, товарищи, вообще ваше житье-бытье?
— Мы что?.. — с испугом ответил Чайников. — Мы, собственно, ничего…
Сумасшедший Огурцов указал пальцем на ямки, вырытые под опротестованные кусты жимолости, и сказал:
— Это сделали ребята из самодеятельности. Парамон молчал.
— А ты что скажешь мне, старина? — спросил его Колобков и ободряюще улыбнулся.
— Тьфу! — в сердцах произнес бессмертный юродивый и скончался.
Подспудного значения этого несчастного случая, приключившегося в начале 1986 года, ни летописец, ни тем более изыскатель проникнуть не в состоянии. Но определенно можно сказать, что он никак не повлиял на дальнейшие судьбы города. История как ни в чем не бывало продолжала течение свое.
Оправдательные документы
Примечательно, что как и щедринскую часть летописи, так и описание истории города Глупова в новые и новейшие времена сопровождают оригинальные документы вроде списка поэмы Никиты Чтова «Патриотические мечтания», проскрипционного реестрика глуповских горожан, подлежавших обязательному уничтожению в ходе борьбы против задних мыслей, технического обоснования строений на воздушной подушке, нескольких номеров «Красного патриота». Из таковых, по мнению изыскателя, только два документа безусловно заслуживают внимания.