Плащаница из Овьедо
Шрифт:
Ханна не могла всю жизнь оставаться девочкой, потерявшей родителей. Теперь она уже взрослая.
На самом деле Ханне лишь недавно исполнилось девятнадцать и она все еще выглядела на несколько лет моложе своих ровесников. Красивое лицо, в котором отчасти сохранились детские черты, курносый носик и идеальный изгиб бровей над светло-голубыми глазами. Присмотревшись к ней, можно было увидеть шрам, который слегка делил ее бровь пополам, — след от падения с велосипеда в девятилетием возрасте. У нее были длинные волосы пшеничного цвета, вьющиеся от природы, что постоянно раздражало Тери.
Немного
3
Программа для похудения.
Вот если бы только эта девчонка нанесла на свое личико тонкий слой косметики, представляла себе Тери, то была бы настоящей роковой красоткой. Но, казалось, женихи не очень интересовали Ханну. Если ее кавалер когда-то и заглядывал в закусочную, то Тери точно его просмотрела, а уж на мужиков у нее глаз хорошо наметан.
— Не забывай, что Рождество — это не только деньги! — Ханна вздохнула. Она заворачивала звезду в оберточную бумагу, чтобы положить ее в картонную коробку до будущего праздника. — Ночью не можешь заснуть, боишься, что Санта к тебе не прилетит. Вскакиваешь в шесть, под елкой уже лежат подарки, а за окном падает снег. Народ поет праздничные песенки, рубится в снежки и все такое. Было здорово.
— Это ты рекламы по телеку насмотрелась, лапочка, — ответила ей Тери, проверяя свой карман без особой надежды найти там еще один или два затерявшихся при подсчете доллара. — Я не думаю, что Рождество когда-либо было таким, как ты его себе представляешь. В твоих детских фантазиях, возможно, и да, но не в моих! Ой, извини, я просто…
— Да все нормально.
И с этим тоже пора заканчивать, подумала Ханна. Из-за того, что она потеряла родителей, все ее опекали, боясь сказать что-то невпопад, чтобы не ранить ее чувства.
— Я вообще считаю, что совсем не обязательно елку ставить, — громко произнесла она, когда спрыгнула со стула и посмотрела на лишившиеся своих бумажных гирлянд и пластиковых ангелочков хрупкие ветви с высохшими иголочками. — Мы рубим красивейшее дерево только для того, чтобы на несколько недель украсить его барахлом, а потом выбрасываем на помойку, едва заканчиваются праздники. Какое расточительство!
Она никогда бы не призналась Тери, что испытывает что-то вроде сочувствия к дереву, которое срубили под корень и поставили у дверей «Голубого рассвета», где почти никто из посетителей его не замечал, за исключением случайного ребенка, пытающегося стащить елочную игрушку, за что его потом отругают. Елка выглядела такой грустной, такой одинокой, что иной раз девушке хотелось плакать.
Праздники всегда были для нее нелегким
С этим также следовало покончить. Когда она наконец решится стать хозяйкой своей жизни, то ей придется съехать от дяди и тети.
— Ну же, — сказала Тери, — я не позволю тебе стоять там и оплакивать дурацкое растение. Устроим ему достойные похороны.
Она ухватилась за ствол елки, а Ханна — за макушку, и они потащили деревце к черному ходу закусочной, неуклюже маневрируя между столиками и оставляя за собой коричневый след из иголок.
А дверь была заперта.
— Сдается мне, что ты мог бы на секундочку отвлечься и открыть дверь! — прокричала Тери в кухню, где Бобби, повар и ночной управляющий, извлекая выгоду из отсутствия клиентов, уминал за обе щеки гамбургер.
В ответ на ее просьбу он еще раз демонстративно откусил от гамбургера кусочек.
— Ты что, оглох, ленивый придурок?
Бобби вытер салфеткой жир с подбородка.
— Эй, не лети так, Бобби. Не то удар хватит.
— Да ты что? А тебе тогда и этого хватит, Тери, — сказал он, похотливо подавая свой таз в ее сторону.
— Ой, пощади. Дай мне сначала достать мой пинцет, — сказала Тери, отворачиваясь и изображая притворный страх на лице.
Они дотащили елку до угла пустующей парковки, окруженной сугробами грязного снега. На улице стоял такой холод, что трудно было дышать. У Ханны изо рта шел пар.
— Не понимаю, как вы оба можете каждый день разговаривать друг с другом в таком тоне? — спросила она.
— Дорогая моя, знать, что, проснувшись, я могу прийти сюда и высказать этому куску дерьма все, что о нем думаю, — это смысл моей нынешней жизни. Никакая аэробика не разгонит мою кровь лучше. Всего только и нужно бросить взгляд на его лысеющую башку, двойной подбородок и эту гусеницу на верхней губе, которую он называет усами.
Ханна невольно улыбнулась. Словарный запас Тери порой просто коробил ее, но вздорный характер старшей подруги вызывал восхищение, быть может, потому что именно его ей и недоставало. Тери никому не позволяла собой помыкать.
Возле мусорного контейнера они ненадолго положили елку на землю, чтобы перевести дух.
— На счет три, — скомандовала Тери. — Готова? И раз, и два, и три-и-и-и-и-и…
Дерево взмыло ввысь, зацепилось об угол контейнера и рухнуло внутрь. Тери энергично похлопала в ладоши, чтобы согреть их.
— Да здесь холоднее, чем в аду.
Возвращаясь по своим следам через парковку, Ханна бросила взгляд на неоновую вывеску, на которой буквами цвета кобальта красовалось «Голубой рассвет». За ними, расходясь полукругом, мигали лучи, изображая восходящее солнце. Когда-то желтые, теперь они были нездорового серого цвета. Казалось, что вывеска возвещала о рождении нового дня на какой-то далекой планете, а голубой неон придавал снегу радиоактивный оттенок.