Шрифт:
В последнее время многими газетами был повторен распространившийся вдруг в публике слух, что нынешний директор театров, С. А. Гедеонов, оставляет свое место. Слух этот был столько же неожидан, сколько и странен! Как? Едва только наши театральные дела стали понемногу приходить в порядок, едва понемногу они начали направляться к чему-то хорошему, и вдруг опять переворот, опять перемена личности, опять опасность попасть в прежние безысходные трущобы. Просто больно становится, когда подумаешь, до какой степени трудно, чтоб у нас продолжалось и росло без перерыва всякое доброе вновь народившееся дело. Поминутно видим, что-нибудь проглянет у нас, сверкнет — и тотчас же опять все по-прежнему погружается в мрак и тьму непроглядную.
А между тем, что, казалось бы, проще той мысли, что если где выступил человек полезный, дельный, двигающий дело свое вперед, — нужно уцепиться за него обеими руками, следует держать его так крепко, чтоб он надолго остался на своем месте и просто прирос к нему, пока способен приносить тут какую-нибудь капитальную пользу.
Но в
На наши глаза, как, вероятно, и на глаза всей публики (об этом не раз было говорено даже и в печати), нынешнее театральное управление решительно лучше всех своих предшественников.
Прежде траты были баснословны, а между тем, результаты, по отношению к публике, были просто ни на что не похожи. В те времена было очень забавно сравнивать всю обстановку, все условия русской драматической и оперной сцены на наших театрах. Для наших актеров и певцов достаточно было самое скудное вознаграждение, для наших пьес — достаточны были самые несчастные лохмотья вместо костюмов, самые жалкие отрепья вместо декораций. Но теперь все изменилось. Русская сцена возвысилась; ее уже уважают и любят; наши пьесы, наши оперы стали иметь значение, наши исполнители не стушевываются уже на задний план при сравнении с иностранцами, и публика начинает сознавать, что у них есть свои задачи и свои способности, которые не могут быть заменены чужеземными задачами и способностями. И вот, в этом-то деле возвышения нашего собственного театрального уровня, в привлечении на нашу сцену лучших художественных сил и исполнительских талантов, особенно важную роль играл, в продолжение целых трех лет, нынешний директор театров.
Ему на каждом шагу приходилось бороться с устарелым театральным уставом 1827 года. Представьте себе устав, сделанный — и то на время, всего на один только год, в виде опыта, почти 50 лет назад! Спрашивается, на что он может быть нынче годен? Ведь тогда, когда его начертали малосведущей рукой, еще не было у нас ровно никакого театра: не было на сцене ни пьес Грибоедова, Гоголя, Островского, ни опер Глинки, Даргомыжского; не могло быть, значит, и таких исполнителей русских, которые в состоянии были бы выполнить подобные создания. Что же у нас было? Понимается, было на сцене одно иностранное. Следовательно, само собою понимается, что весь устав 1827 года был от начала до конца создан в пользу иностранных опер, в пользу иностранных актеров и певцов, в пользу иностранных декораторов и т. д. Но если прежние директоры могли, по апатии или непониманию, мириться с таким странным законоположением, лишь вследствие какого-то чуда уцелевшим у нас до сих пор, то человек, понимающий свою задачу, любящий и разумеющий хоть сколько-нибудь настоящее положение вещей, не мог уже с ним мириться. И вот отсюда исходит та бесконечная борьба, которую должен был постоянно вести, со старыми порядками и со старыми людьми, нынешний директор. В этой борьбе и в удачных, хотя и частных только победах — главная заслуга С. А. Гедеонова. Старинный устав был настоящий деспот, настоящий канцелярский чиновник и больше ничего: назначил себе цифру 1143 руб., как высшее вознаграждение русскому актеру или певцу, и уже никого знать себе не хотел, хотя бы тут должны были попасть под его тяжелую руку какие угодно таланты, какие угодно гении. Так точно было и с авторами: устав порешил, что нельзя русскому драматическому автору или оперному композитору давать более 1143 руб. — и затем остальное было для него трын-трава. Уставу любопытны и дороги были только иностранные авторы, композиторы и исполнители, которым он позволял расточать русские рубли десятками и десятками тысяч. Что же оставалось делать понимающему дело директору? Ему оставалось лавировать, обходить всякими манерами отсталый закон — ему оставалось не мытьем, так катаньем добиваться, чтоб на первый раз хоть с артистами поступали по-человечески и чтоб русских талантливых людей перестали унижать в честь иностранцам. И вот, на основании выдвинутой вперед системы контрактов, обошедшей казенное 1143-рублевое жалованье, лучшие наши артисты получают теперь уже приличное содержание: так, например, г-жа Лавровская получает около 10 000 руб., г-жа Левицкая — около 9000, г-жа Платонова — около 6000, г. Мельников — около 6000, г. Никольский — около 5000 руб. Но не все удавалось в равной степени энергическому поборнику нового необходимого порядка вещей, и такие талантливые художники, как, например, декораторы Шишков и Бочаров, продолжают, несмотря на все свои огромные, прежде неслыханные, услуги русскому театру, получать те же злосчастные 1143 руб. только потому, что они русские, между тем как гг. Роллер и Вагнер получают по 4 и по 2 тысячи потому только, что они иностранцы, а, по понятиям устава 1827 года, хорошему художнику не полагается у нас быть русским. Еще меньше было удачи нынешнему директору, когда речь зашла о композиторах, и все у нас знают, что, вопреки всем его стараниям, все-таки оказалось невозможным дать за оперу «Каменный гость» Даргомыжского хоть одной копейкой больше 1143 руб. — устав не велит! Правда, многие могли бы при этом заметить: «Ладно, устав не велит! Однако ведь сколько нарушений этого устава поделано до сих пор, сколько брешей в нем совершалось, когда того хотели. За что же одни композиторы должны терпеть больше всех? Нельзя ли и по части
Пожалуй, найдутся люди, которые скажут: «Да, все это прекрасно, и вы совершенно правы, говоря о значительных заслугах нынешней дирекции. Но ведь все это — сторона художественная, эстетическая! И действительно, она в последнее время сильно процветает, она выросла. Но сторона хозяйственная, финансовая — вот где весь вопрос! Наверное, все эти усовершенствования стоят нашему казначейству все дороже и дороже, расточительности нет пределов, бюджет превышается с каждым годом все более и более, и, наконец, это кончится бог знает чем!» Но дело в том, что ни для кого теперь не тайна (кто только хочет знать), что с самого 1867 года театр стоит с каждым годом казначейству все менее и менее; и это несмотря на небывалые постановки и увеличенные жалованья. Еще в 1866 году дефицит был, говорят (по петербургским театрам) свыше 500 000 руб. Уже в 1867 году он был только в 350 000 руб., и с тех пор едва ли доходит до 100 000 руб.; чтоб короче сказать, в три года сбережено более 1 000 000 рублей. Это ли не громадный результат? Какого еще директора нужно, особливо в ту минуту, когда этот энергический и разумный деятель и в отношении к Александрийскому театру собирался приступить к таким же коренным преобразованиям, какие совершил относительно Мариинского?
1871 г.
Комментарии
Все статьи и исследования, написанные Стасовым до 1886 года включительно, даются по его единственному прижизненному «Собранию сочинений» (три тома, 1894, СПб., и четвертый дополнительный том, 1906, СПб.). Работы, опубликованные в период с 1887 по 1906 год, воспроизводятся с последних прижизненных изданий (брошюры, книги) или с первого (газеты, журналы), если оно является единственным. В комментариях к каждой статье указывается, где и когда она была впервые опубликована. Если текст дается с другого издания, сделаны соответствующие оговорки.
Отклонения от точной передачи текста с избранного для публикации прижизненного стасовского издания допущены лишь в целях исправления явных опечаток.
В тех случаях, когда в стасовском тексте при цитировании писем, дневников и прочих материалов, принадлежащих разным лицам, обнаруживалось расхождение с подлинником, то вне зависимости от причин этого (напр., неразборчивость почерка автора цитируемого документа или цитирование стихотворения на память) изменений в текст Стасова не вносилось и в комментариях эти случаи не оговариваются. Унификация различного рода подстрочных примечаний от имени Стасова и редакций его прижизненного «Собрания сочинений» 1894 года и дополнительного IV тома 1906 года осуществлялась на основе следующих принципов:
а) Примечания, данные в прижизненном издании «Собрания сочинений» Стасова с пометкой «В. С.» («Владимир Стасов»), воспроизводятся с таким же обозначением.
б) Из примечаний, данных в «Собрании сочинений» с пометкой «Ред.» («Редакция») и вообще без всяких указаний, выведены и поставлены под знак «В. С.» те, которые идут от первого лица и явно принадлежат Стасову.
в) Все остальные примечания сочтены принадлежащими редакциям изданий 1894 и 1906 годов и даются без каких-либо оговорок.
г) В том случае, когда в прижизненном издании в подстрочном примечании за подписью «В. С.» расшифровываются имена и фамилии, отмеченные в основном тексте инициалами, эта расшифровка включается в основной текст в прямых скобках. В остальных случаях расшифровка остается в подстрочнике и дается с пометкой «В. С.», т. е. как в издании, принятом за основу, или без всякой пометки, что означает принадлежность ее редакции прижизненного издания.
д) Никаких примечаний от редакции нашего издания (издательства «Искусство») в подстрочнике к тексту Стасова не дается.
В комментариях, в целях унификации ссылок на источники, приняты следующие обозначения:
а) Указания на соответствующий том «Собрания сочинений» Стасова 1894 года даются обозначением — «Собр. соч.», с указанием тома римской цифрой (по типу: «Собр. соч.», т. I).
б) Указание на соответствующий том нашего издания дается арабской цифрой (по типу: «см. т. 1»)
в) Для указаний на источники, наиболее часто упоминаемые, приняты следующие условные обозначения:
И. Н. Крамской. Письма, т. II, Изогиз, 1937 — «I»