Победивший платит

Жоржетта

Заметив мое внимание, переливчатый цетагандиец с именем на Ф принимает картинную позу, давая собой полюбоваться, и лишь затем встает и подходит ко мне. Надеюсь, он сам начнет разговор; у меня на языке вертится только бестактное "этого наряда лошади не пугаются?".

– Какой минималистичный стиль, - осматривает он меня с ног до головы. Похоже, разговор и впрямь пойдет об одежде.
– Такова барраярская мода?

– Скорее ее имитация из подручных средств, - вежливо киваю, вступая в разговор.

– Напоминает армию и все ее несвободы, - заявляет категорично. Еще один штатский

умник.
– Вы воевали?
– Я успеваю только кивнуть, как он продолжает делиться сведениями: - Пелл тоже побывал на вашей войне; недолго, впрочем.

Меряю невысокого гем-лорда взглядом и решаю на этот вечер сию подробность не акцентировать.
– Я носил форму не один год. Привычное - значит комфортное, - развожу руками.

– Одним словом, война взяла вас за руку и ведет своей тропой, - отставляет бокал.
– Вы очень отличаетесь от других барраярцев? Характером, принципами, судьбой?

– А вы сильно отличаетесь от остальных гемов?
– парирую.
– Эстетизмом или любопытством?

Разноцветная улыбка приобретает некоторый оттенок надменности.

– Не стану утверждать, что отличаюсь кардинальным образом, но эстетизм - моя работа. А любопытство - сопутствующий фактор. Вы рисуете?

– Вовсе нет. У меня точная рука и хороший глазомер, - улыбаюсь проникновенно, вспомнив про мою основную специальность, - но рисование тут ни при чем.

– Тогда вам будет понять сложней, но я попробую. Без любопытства художник мертв. Если добавить к этому достойному чувству утонченный вкус, получим признанные произведения, - хихикает, - и пару выставок в столичном зале искусств.

Закуривает сигарету, запах от нее сладкий и непривычный.

– Но если, - вдруг очень серьезно, - к любопытству и вкусу добавить настоящую жизнь, можно получить шедевр. В вас этой жизни хоть отбавляй, будет жаль, если здешняя обстановка это исправит. Вы так резво взялись за, э-э, адаптацию...

– Резво? Не сказал бы. Нам понадобилась пара месяцев обоюдных усилий, чтобы найти хоть какой-то путь, - вежливо пожимаю плечами.
– Спасибо Иллуми, что мы сейчас вообще ведем этот разговор.

Улыбается.

– Благодарите его? Забавно. Я, знаете ли, в курсе того, каким Иллуми может быть, если его хорошенько рассердить. А этим браком он был чертовски рассержен.

– Я тоже не подарок, когда злюсь. Мы были оба рассержены сложившейся ситуацией, но выбора не было: из нее следовало найти приемлемый выход. Как видите, мы сумели.
– Ставя точку в сентенции, отпиваю глоток. Нечто освежающее и пряное.

– Похвальное здравомыслие, - замечает безмятежно Фирн.
– Теперь вам остается познакомиться поближе с его друзьями? Я вам помогу. Мой коллега по изящным искусствам - Арно, - окликает он.

Киваю подошедшему. Хорошо, что он, а не тот третий, воевавший. Незачем дразнить старые рефлексы.

– Наша жемчужина поэтики, - представляет Фирн, - капризная, как все таланты. Кто-то, помнится, обещал появиться на именинах моей кузины? И не с пустыми руками?

У поэта чуть розовеют скулы.

Сам не знаю,

с чего это я встреваю в выяснение отношений старых приятелей со своей вежливой репликой: - Рад познакомиться. Стихи мне в некотором роде понятней, чем живопись. Даже в походной жизни им найдется место; ведь, кроме головы, поэту мало что нужно.

– Так и есть, - кивает, - я бы сказал, что это благословенное сумасшествие, которое иногда получает признание окружающих...

– Одним словом, - язвит Фирн, - нашей жемчужине очень повезло. Иначе она украшала бы больничные стены.

Он смеется, негромко и со вкусом. Любитель шуток, это очевидно.

– Перышко!
– взвивается тот.
– Я триста раз просил не называть меня этим дурацким прозвищем, плодом убогой фантазии "Тонкого Ушка"!

– Это одна газетенка, - поясняет мне Фирн, видя мое недоумение.
– Ее редактор осмелился составить нечто вроде конкурсного листа поэтов, соотнеся их с драгоценными камнями. Арно достался жемчуг, и с умыслом. Общеизвестно, что жемчужина гаснет, разлученная со своим владельцем. А у Арно тогда как раз были проблемы с покровителем... все, я умолкаю, иначе светоч нашей поэзии убьет меня или скончается от ярости сам.

– Куда мне до темперамента Иллуми, - довольно меланхолично возражает Арно.

– О, да, - подтверждает Фирн.
– Патриарх у нас человек опасный. Безо всякого оружия, прошу заметить.

И какой черт меня дернул, расслабившись, подпустить шпильку?

– С вооруженными цетагандийцами я справлялся без труда, вряд ли испугаюсь и здесь...

Пелл, услышавший это, принимает реплику на свой счет и немедля подключается к разговору с мрачным:

– Не вижу чести в войне, превращенной в успешную бойню. Лишь поэтому она мне не интересна. Я доказал, что сражаюсь не хуже всех этих примитивных карьеристов и вернулся.

– Пелл, ради всех богов, - возмущается Фирн, - хоть сегодня избавь нас от филиала военных действий в отдельно взятом мирном доме услад! Война окончилась, не забыл?

– Окончилась, - сообщает Пелл досадливо.
– Но еще не вывелись идиоты, которые смеют намекать, что наш Дом приложил недостаточно усилий для победы. Хотя вон он, - Пелл подбородком указывает на меня, - живое доказательство пусть малой, но победы нашего духа.

– ... но он, - сладким голосом добавляет Фирн, - скорее на счету Дома Эйри, нет?

Краска заливает щеки и уши, румянец стыда или гнева - сам не разберу. Я тяну паузу до тех пор, пока мое дыхание не делается абсолютно ровным, и лишь потом с любезной улыбкой отвечаю:

– Если с одним барраярцем, и то пленным и раненым, пришлось несколько месяцев справляться двум цетагандийским гем-лордам - неудивительно, что победили мы.

Воцаряется крайне неприятная пауза, достаточно долгая, чтобы все всё оценили и поняли. Поэт хладнокровно прикидывает в уме вероятность начала боевых действий, художник с удовольствием следит за эскалацией конфликта, а вояка окаменел лицом и готов сорваться. Но в этот момент мне сзади на плечо мягко ложится уверенная рука.