Победные трубы Майванда. Историческое повествование
Шрифт:
Афганец переступил порог, и через минуту за окном раздался топот копыт уносившего его коня.
Да, теперь Каваньяри весьма сожалел, что при разговоре присутствовал Дженкинс. Но ничего — вскоре он убедится, что афганец жестоко поплатится за свою дерзость. Да и в конце концов — не вздорная же беседа с этим дикарем была главным итогом дня! Основное достигнуто: Мухаммад Якуб-хан готов с должным вниманием отнестись к пожеланиям и рекомендациям представителей Британской империи. Успех, и немалый! Стоит ли терять равновесие из-за бывшего коменданта какого-то жалкого глинобитного укрепления?
На следующий день англичане
Каваньяри отметил про себя, что, перед тем как дать ответ на самый незначительный вопрос, правитель Афганистана поглядывал то на одного приближенного, то на другого. Но сановники сохраняли полную невозмутимость. Они не нарушили ее и после того, как майор предложил, чтобы конкретное содержание англо-афганского договора было выработано им совместно с мустоуфи и сипахсаларом, без прямого участия эмира. Видно, этот вариант уже обсуждался его собеседниками: он был тут же одобрен Якуб-ханом.
Англо-афганские переговоры 1879 г.
Слева направо: Дженкинс, Каваньяри, Мухаммад Якуб-хан, Хабибулла-хан, Дауд Шах-хан.
Когда вся дальнейшая процедура переговоров была рассмотрена, Каваньяри перешел к теме, которая, как это ни странно, волновала его сегодня больше всего.
— Ваше высочество, — обратился он к эмиру, — мы, британцы, не привыкли жаловаться. Если нам наносят обиду, мы сами наказываем обидчика…
Афганцы с недоумением слушали майора.
— …Но я вынужден обратиться к вам, поскольку речь пойдет об афганском подданном, который задел не только меня, но и священную особу своего повелителя.
Не зная, что последует далее, Якуб-хан снова бросил беспокойный взгляд на своих министров.
— Я говорю о некоем Файз Мухаммаде, — продолжал Каваньяри. — Он командовал гарнизоном Али-Масджида и вел себя недостойно у стен форта во время следования нашего посольства. Но это не так важно. А вот вчера бывший комендант допустил выпады против особы его высочества эмира и проводимой им политики. Такое терпеть никак нельзя! Не сомневаюсь, и, надеюсь, вы согласитесь со мной, что подобный человек не может оставаться на государственной службе, тем более в армии. Его надо с позором разжаловать, а еще лучше — отдать под суд!
Якуб-хан обратился к главнокомандующему, и тот глуховатым голосом сказал ему что-то на пушту. Эмир, видимо, не понял и переспросил. Тогда Дауд Шах-хан разразился длинной тирадой на этом не очень хорошо знакомом Каваньяри языке; можно
— Миджар Камнари, вы говорите очень серьезные вещи. Кефтан Файз Мухаммад был дисциплинированным, опытным офицером…
Майор нетерпеливо махнул рукой.
— Погодите, — заторопился правитель. — Был… Однако сегодня рано утром он пришел к сипахсалару и попросил об отставке. Сардар сказал, что родина в тяжелом положении, но кефтан крикнул, что будет до конца дней бороться с ее врагами. И ускакал. Совсем…
В неожиданно наступившей тишине было отчетливо слышно, как англичанин скрипнул зубами. Ему положительно не везло с этим кефтаном.
Около двух недель Каваньяри вел напряженные переговоры, подготавливая мирное соглашение. С неизменным Дженкинсом в качестве секретаря и переводчика он то посещал афганских сановников, то принимал их у себя. Изучив приближенных эмира, майор понял, что мустоуфи был более волевой и влиятельной личностью, чем простодушный сипахсалар, и переключил на него все внимание. Лестью и всякими посулами он вкрался в доверие хитрого придворного.
Наибольшие споры вызывали территориальные проблемы. Представители эмира призывали поверить дружеским заверениям их повелителя и не добиваться материальных гарантий «преданности афганского правительства Британской империи», то есть территориальных уступок. Каваньяри с удовлетворением принимал эти заверения, но продолжал настаивать на своем, стремясь обеспечить для Англии пути для возможного военного удара по Кабулу.
Перспективы английской политики в Афганистане казались Каваньяри в высшей степени обнадеживающими. Его телеграммы, летевшие в Симлу, были составлены в мажорных тонах. А 23 мая, когда поставленная перед ним задача была близка к окончательному решению, он усадил Дженкинса за подробное письмо вице-королю: надлежало известить начальство о положении дел, а главное, подчеркнуть свое умение до тонкости разбираться в ситуации, чтобы закрепить намерение вице-короля назначить его, Каваньяри, резидентом в афганской столице.
«Переговоры с Якуб-ханом приняли благоприятный оборот, — диктовал майор. — Мы получим вполне приемлемый для нас договор, а будущее покажет, каким эмиром он станет. Я склонен думать, что он подчинится влиянию британского резидента в Кабуле, но порой мне кажется, что у него слабый интеллект и, конечно, переменчивый характер. Мустоуфи не очень высокого мнения о нем, но допускает, что он — лучший среди баракзаев. Я нашел, что мустоуфи весьма расположен к нам, но он в некоторых отношениях неискренний человек, и я не могу сказать, что он блещет умом».
Остальных приближенных эмира Каваньяри аттестовал еще более резко: «Я нахожу, что все они обладают обычным афганским характером и их основные качества — скупость и подозрительность. Их аргументы были столь слабы и далеки от существа ситуации, что я сразу же решил вести дело, как если бы оно было самым обычным вопросом, связанным с пограничными патанскими племенами. В соответствии с этим я устроил так, что посещал эмира или вызывал к себе его министров, когда считал это необходимым, а официальная встреча состоится только один раз, когда будет зафиксировано окончательное решение, каково бы оно ни было…»