Под прусским орлом над Берлинским пеплом
Шрифт:
Невольно в моей памяти всплыл образ фарфоровой куклы в свадебном платье, которую я недавно заметил в витрине магазина игрушек. Бедные девочки, заворожённые её красотой, с восхищением прижимались носами и руками к стеклу, а продавец, хмуря брови, грозил им кулаком, дабы не пачкали витрину своими грязными пальцами. Я и сам тогда замер под чарами, наблюдая за этим хрупким совершенством. Длинные нарисованные ресницы, маленький, лишённый тени улыбки рот, волосы, спрятанные под кружевной фатой, и пышное белое платье, расшитое искусственными цветами… Я купил эту куклу, и ещё одну – для другой девочки, оставшись без единого
И вот теперь, глядя на Мичи, я невольно улыбнулся. Она была живым воплощением той куклы, холодной и безупречной. И не только она – многие дамы и господа, собравшиеся на этой торжественной церемонии, казались мне фарфоровыми фигурками, лишёнными живых эмоций и подлинных чувств.
По щеке Ганса стекла скупая слеза, которую он торопливо вытер и дрожащими руками ослабил воротник рубашки. Я уверен, многие умилялись, глядя на него, не зная истинной причины его слёз. И я не озвучу, пока не найду доказательств.
В Лейпциге меня ждала иная работа, незримая для присутствующих, но от того не менее важная. Я предвкушал тот час, когда смогу ступить на свой первый открытый агитационный путь, где, не щадя голоса, буду доносить до рабочих пламенные идеи социализма. Я видел себя в гуще споров и дискуссий, готовым отстаивать свои убеждения перед лицом сомневающихся и даже грозных бригадиров, если того потребует ситуация. Это было моё призвание, и я с нетерпением ждал момента, когда смогу полностью ему отдаться.
В предвкушении грядущего события я метался по залу словно заведённый механизм, не в силах найти себе места. Разговоры вокруг меня сливались в невнятный гул, я лишь изредка рассеянно кивал в ответ на вопросы, и даже не заметил присутствия тётушки Юдит и Хеллы, пока вторая не ущипнула меня за бок, упрекая в напускном безразличии.
— Наконец-то Мичи сдалась под напором твоей матушки — прошептала Хелла, подавляя смешок.
— Она просто поняла, что через Максимилиана можно вить верёвки из матери. Вот только не догадывается, что эта идиллия продлится всего пару лет, а потом внимание фрау Кесслер снова переключится, теперь, на Ганса. Даже внуки не спасут — я подмигнул Хелле, и та вспыхнула так ярко, что поспешно прикрылась веером. Раздался сдержанный смешок, затем ещё один, и вот уже Хелла закусила губы, чтобы не расхохотаться во весь голос.
— Ты так любишь свою maman — произнесла она с явным сарказмом.
— Люблю, конечно. Ведь по заднице меня бил только Гидеон и дедушка — парировал я, вызвав новую волну веселья.
Меня искренне радовало видеть Хеллу в таком приподнятом настроении. Её смех зазвенел, как капель, а глаза искрились весельем. Ещё совсем недавно, во время её визита в наш дом, она была погружена в уныние и едва отвечала на вопросы, стараясь избегать любого общения. Но после моего твёрдого заверения сделать все возможное, чтобы предотвратить её нежеланный брак, она словно расцвела на глазах. С её лица исчезла печаль, и она вновь стала похожа на ту жизнерадостную девушку, которой я её всегда знал и любил.
Мы ещё не вступили в тот возраст, когда люди стали бы бросать на наши разговоры косые взгляды. Для них мы были всего лишь глупыми детьми, и все их внимание сосредоточилось на молодожёнах.
Мой взгляд снова обвёл гостиную,
Отец тем временем предавался беззаботному веселью в объятиях дяди Максимилиана. Они бурно обсуждали что-то, их голоса сливались в один весёлый поток, прерываемый взрывами смеха. Господин Дресслер, с усердием искушённого винаря, уже начинал своё деликатное дело, постепенно наполняя бокал отца крепким напитком.
— Редкие моменты, когда Альберт так весел и беззаботен — шепнула тётя Юдит, подойдя ближе. Её тонкий голос прорезал шум празднества, словно тонкий луч света. — Долгое время после смерти Анжелики он вообще почти не разговаривал.
— Анжелики? — переспросил я, чувствуя, как в груди вспыхивает внезапный интерес.
— Да, его первой жены. Он так любил её, что едва не прыгнул за ней в могилу, когда её закапывали — тётя Юдит положила руку мне на плечо, и я застыл, ошеломлённый этой неожиданной подробностью из семейной хроники.
— А что с ней случилось? — тихий голос Хеллы внезапно вмешался в наш разговор.
— Её убил бандит. Беременную зарезал ножом. Она сопротивлялась, и он несколько раз ударил ей в живот — Юдит ответила с горькой тоской в голосе, вспоминая о покойной подруге.
— Какой ужас — выдохнула Хелла, её глаза расширились от страха.
— Анжелика была очень доброй, нежной, как ангел. И глаза голубые, как океаны. А волосы… вся знать завидовала… Густые, волнистые, послушные… Как хорошо, что у Адама появилась Клэр. Конечно, она моментами груба, но она не дала ему уйти за ней… — Тётя Юдит замолчала, окунувшись в волны воспоминаний, а я впился взглядом в мать, в её холодное, расчётливое лицо. Внезапно, словно резким ударом, ко мне пришло понимание, которое долго ускользало от меня, завеса тайны приподнялась, открывая пугающую истину. Было ли это случайностью? Или… Или мать была причастна к этой страшной трагедии? Она же была у Стэна в долгу... А может, она сама убила Анжелику, попросив Стэна взять вину на себя?
— А как вы поняли, что это дело рук того бандита? — спросил я, голос мой был едва слышен, губы сжаты в жёсткую линию.
— Клэр закричала, подняв всех на ноги. Анжелика была её подругой, и она гостевала у нас. Альберт прибежал быстрее всех и увидел Клэр в ночной рубашке, наполовину испачканной в крови. А тот ужасный человек не успел убежать. В его карманах нашли золото. И нож, которым он и убил… Просто воровал, а Анжелика увидела его — Юдит покачала головой, а я бледнел, ужасаясь простоте и жестокости этой истории. Все стало ясно. Стэн взял вину на себя. Мать теперь казалась мне совершенно другой. В её холодных синих глазах заиграл ледяной блеск, блеск бессердечной расчётливости, а может быть… убийцы. Клэр Кесслер… или Клэр Смит… кто же ты такая на самом деле?