Подснежник
Шрифт:
21 января, четверг
Ужасный день! Началось с того, что ко мне явилась полиция. Точнее, не полиция, а полицейский – бандитского вида коротышка с бегающими, крошечными, как бусинки, глазами, который назвался детектив-сержантом Муни. Он хотел поговорить с Крейгом, но его не было, поэтому полицейский принялся задавать мне разные нелепые вопросы насчет наших «взаимоотношений» и проч., а также делать всякие скабрезные намеки. Когда я спросил, знает ли он, кто я такой, этот наглец только кивнул и, гнусно улыбнувшись, ответил: «Разумеется, мне все о вас известно». Наша беседа закончилась вполне тривиально: коротышка потребовал денег. Целых двести фунтов! Я предложил выписать чек, но он только рассмеялся
22 января, пятница
Ездил к Гарри в его мэйферскую квартиру. Рассказал о вчерашнем неприятном инциденте. Похоже, Г. хорошо знает детектив-сержанта Муни. «Да, этот тип не прочь подзаработать на сфабрикованных уликах, – заметил он. – Но не беспокойся, я все улажу». Не скрою, от этих слов я испытал огромное облегчение, но когда я сказал: «Спасибо, Гарри, теперь я твой должник», – он жутковато улыбнулся и произнес оч. тихо: «Я знаю, Тедди, знаю…»
24 января, воскресенье
Выяснил отношения с Крейгом. Я потребовал, чтобы он съехал. Последовала бурная сцена. Сначала Крейг просто ругался, потом начал меня оскорблять. Внезапно он замолчал и начал быстро собирать вещи. Уходя, пробормотал: «Ты еще об этом пожалеешь». Вместе с ним исчезли каретные часы эпохи королевы Анны и несколько серебряных подсвечников. C'est la guerre. [20]
Все же я чувствовал себя оч. подавленным. Сел с бутылкой джина и стал слушать радио. В программе «Внутреннее вещание» передали, что старик Уинстон все-таки дал дуба. Странное, гнетущее ощущение вызвала во мне эта новость. Нет, я не столько сожалел о нем, сколько оплакивал свою собственную неудавшуюся карьеру. Ведь я был одним из немногих, кто оставался с ним все годы, когда он был не в фаворе, однако, когда на свет Божий выплыло то дельце с незадекларированными доходами, У. просто взял и выставил меня вон. Наверное, мне не следует судить его слишком строго, и все же ощущение того, что меня предали, оставалось со мной очень и очень долго.
20
C'est la guerre! (франц.) – Это война!
В конце концов мне надоело сидеть дома одному и ворошить прошлое. Поехал в «Колонию», чтобы попытать счастья за столом. Все эти раздумья неизменно вышибают меня из колеи. В результате к тому времени, когда я добрался до казино, я был совершенно fou. [21] Нужно быть осторожнее. Даже не помню, сколько я проиграл.
30 января, суббота
Сегодня – прощание со стариной Уинстоном. Большой государственный пикник в соборе Св. Павла. Честно говоря, мне совсем не хотелось в этом участвовать, но Гарри настоял, чтобы я заехал к нему пропустить стаканчик. Оказывается, он устроил что-то вроде поминок по старому борову. Гарри, конечно, большой поклонник Черчилля – у него есть пластинки со всеми его речами. На поминках я оказался чем-то вроде почетного гостя, поскольку мне как-никак довелось знать сэра Уинстона лично. Попотчевал собравшихся «деятелей» и громил кое-какими анекдотцами о старине У. Рассказал, в частности, как в двадцатых годах, на выступлении в дискуссионном обществе Оксфордского университета, Ф. Смит перебил его, прошептав на весь зал: «Хватит болтать, Уинстон. Не такой уж у тебя милый голосок». Гарри, впрочем, был настроен довольно серьезно. Он даже предложил тост за «Последнего Титана Империи», как он выразился, и добавил:
21
Fou (франц.) – расстроенный, вне себя.
6 февраля, суббота
Ремонт в поместье закончен, поэтому я сел в поезд и отправился в Харктуэлл-Приморский. Приятно все же выбраться на пару дней из Лондона! Счастлив сказать, что «Харктуэлл-лодж» выглядит совсем как раньше. Оказывается, мне его очень не хватало! Усадьба представляет собой странный архитектурный гибрид: тюдоровский цоколь XVI столетия и георгианский полуэтаж, построенный около двухсот лет спустя, удивительным образом венчаются бельведером, из которого открывается великолепный вид на побережье. Хотелось бы мне, чтобы все это принадлежало мне одному!
Рут и я обедали вместе в столовой. Все прошло довольно мирно. Былое остроумие по-прежнему при ней, хотя теперь ее юмор носит явный оттенок горечи. Однако ближе к вечеру, когда начало темнеть и в комнатах сгустился мрачный полумрак, ситуация осложнилась. Мы оба слишком много выпили за обедом, стараясь любым способом сдержать раздражение и досаду. Я никогда не одобрял, когда женщина пьет. Особенно Рут. Спиртное делает ее совершенно невыносимой.
– Тебе всегда было наплевать на меня, Тедди, – проговорила она слегка заплетающимся языком. – Мне дьявольски одиноко здесь, а ты…
– Почему же ты тогда не даешь мне развод? – парировал я.
– Ты ведь этого и добиваешься, не так ли? Так вот, я не доставлю тебе этого удовольствия!
– Ты хочешь сказать, что остаешься моей женой только для того, чтобы досадить мне?!
– Так вот что такое для тебя наш брак, Тедди?! Просто досадная помеха! Все наши маленькие «соглашения», всё, с чем я вынуждена была мириться… Ну уж нет, ты так легко от меня не отделаешься! Теперь я леди Тереби, черт возьми!
– Вот и веди себя как леди!
– Не надо учить меня, как себя вести! Я-то знаю, что ты задумал.
– Ладно, Рут, хватит! Не утомляй меня.
– Я все знаю о тебе и твоих дружках! – Последнее слово прозвучало в ее устах как самое грязное ругательство.
– Я знаю, – продолжала она, – что ты связался с каким-то головорезом. Вас видели на собачьих бегах, где вы оба приставали к молодым смазливым мальчикам!
– Это наглая ложь! – возмущенно возразил я, но Рут рассмеялась каким-то визгливым, лающим смехом.
– О, Тедди, – добавила она с ненавистью, – какой же ты все-таки болван! Эти твои секреты… Да тебя же насквозь видно! Думаешь, кого-то может обмануть твой фасад? И не надейся. Все давно знают, кто ты такой на самом деле!
Стараясь сохранить остатки спокойствия, я сказал, что с меня довольно, и поднялся, чтобы выйти из комнаты.
– Я вышла замуж не за мужчину! – крикнула Рут мне вслед. – Я вышла замуж за сопливого мальчишку. Интересно, ты когда-нибудь повзрослеешь или останешься таким, как сейчас, до самой смерти?!
7 февраля, воскресенье
Идем к литургии в церковь Св. Матфея в Харктуэлле. Рут и я старательно исполняем перед прихожанами роли лорда и леди Тереби. Блестящие зубы, широкие улыбки. Оказавшись в мирном полумраке деревенской церкви, я пытаюсь расслабиться. Служба, как всегда, идет размеренно, торжественно. Молитвенному настроению мешают, однако, убийственные замыслы, которые я лелею в отношении собственной жены. Автоматически совершаю все необходимые телодвижения, крещусь, кланяюсь. После службы недолго беседую с приходским священником, пожимаю руки нескольким прихожанам, которых едва помню.