Похождения Гекльберри Финна (пер.Ранцов)

Лица, пытающиеся открыть затаенные личные мотивы в этом повествовании, подвергнутся судебному преследованию; лица, пытающиеся извлечь отсюда какое-либо нравоучение, будут высланы; лица, пытающиеся усмотреть здесь сокровенный злокозненный умысел, будут расстреляны по приказанию автора начальником его артиллерии Г. Г.

Гека цивилизуют. — Моисей и тростники. — Мисс Уотсон. — Том Сойер караулит.

Вы не знакомы со мной, если не прочитали книжку «Приключения Тома Сойера», но это не беда. Книга эта написана мистером Марком Твеном; в ней он говорит сущую правду. Конечно, кое-что

он и присочиняет, но по большей части говорит правду. Я отроду не встречал человека, который бы не солгал иной раз, кроме тети Полли, вдовы Дуглас, да еще, пожалуй, Мэри. Вот про эту самую тетю Полли (тетушку Тома), про миссис Дуглас и про Мэри рассказана вся подноготная в этой книге, в этой в высшей степени правдивой книге, если не считать некоторых выдумок, как я уже сказал.

Книга эта кончается вот на чем: мы с Томом нашли клад, зарытый разбойниками в пещере, и благодаря этому разбогатели. Досталось нам по шесть тысяч долларов на брата — и все золотом! Страсть какая куча денег! Ну, хорошо; судья Тэчер отобрал наши капиталы и поместил их под проценты, так что нам приходилось по доллару в день целый круглый год — столько денег, что и девать некуда! Вдова Дуглас взяла меня к себе в дом на воспитание вместо сына и обещала цивилизовать меня. Трудненько жилось мне в ее доме — до такой степени аккуратна и степенна была вдова во всех своих привычках и образе жизни; не вытерпел я, удрал. Снова нарядился в свои грязные лохмотья, забился по привычке в старую бочку из-под сахара и опять зажил счастливо, в полное свое удовольствие. Но Том Сойер выследил меня и сказал, что он хочет собрать шайку разбойников и что я тоже могу вступить в эту шайку, если соглашусь вернуться к вдове и вести себя прилично, Ну я и вернулся.

Вдова поплакала надо мной, назвала меня бедной заблудшей овечкой и еще разными другими именами — впрочем, ничего обидного она в помыслах не имела. Опять на меня напялили новое платье, в котором мне было так душно и неловко. И началась сызнова старая песня. К ужину сзывали по колоколу и непременно надо было поспевать вовремя. Садясь за стол, нельзя сразу приниматься за еду, нет, надо еще подождать, пока вдова наклонит голову и побормочет над кушаньем, словно с ним что неладное приключилось. Правда, неладно было то, что каждое блюдо подавалось особо; то ли дело у нас в бочке: все смешано в одной плошке — гораздо вкуснее!

После обеда и ужина вдова брала книжку и принималась читать мне про Моисея и толковать что-то такое про тростники: уж я потел-потел, догадываясь в чем тут суть; только раз как-то она проговорилась, что этот Моисей давным-давно умер; тогда я перестал думать о нем: не люблю я покойников.

Как-то захотелось мне покурить, и я попросил у вдовы разрешения; она не позволила. «Это, — говорит, — дурная привычка, грязная, и ты должен отучиться от нее навсегда». Бывают же на свете такие странные люди! Рассуждают о вещах, в которых ровно ничего не смыслят. Хоть бы вдова: хлопочет о Моисее, который не родня ей и никому не нужен, вдобавок потому, что давно помер, а находит дурным то, что доставляет человеку удовольствие. Сама-то ведь нюхает табак, — это небось ничего!

В это время только что приехала жить к вдове ее сестра, мисс Уотсон, сухопарая старая дева, в очках; она, в свою очередь, принялась донимать меня грамотой. Уж она мучила меня, мучила, заставляя зубрить; наконец вдова сжалилась — велела оставить меня в покое. Дольше я сам не мог бы вынести такой пытки! Мисс Уотсон беспрестанно останавливала меня: «Не болтай ногами, Финн», или: «Не надо чесаться, Финн, сиди смирно», то вдруг опять: «Не дотягивайся, не ломайся, Гекльберри; держись наконец прилично!» Потом она принялась толковать мне про ад кромешный, но я ей ответил напрямик, что желал бы туда отправиться. Она страшно взбеленилась, а у меня, право же, не было на уме дурного умысла, просто мне хотелось поскорей уйти куда-нибудь с тоски, а куда — все равно. Она сказала, что грешно так говорить, что она-то уж ни за что на свете не произнесла

бы таких слов: она намерена жить благочестиво, чтобы попасть прямо в Царствие Небесное. Ну а так как мне вовсе не охота идти туда вместе с нею, то я решил про себя, что не стоит и стараться подражать ей. Однако я этого не сказал, зная, что наживу себе много неприятностей, а пользы все равно никакой из этого не выйдет.

А мисс Уотсон как начала, так и пошла трещать без умолку, все про Царствие Небесное. «Там, — говорит, — все праведники только и будут делать, что постоянно ходить с арфой и распевать целый день». Опять-таки я промолчал и только полюбопытствовал, как она думает — попадет ли туда мой приятель Том Сойер? «Ну, — говорит, — на это мало надежды!» Я очень обрадовался, мне хотелось непременно быть с ним вместе.

Долго еще мисс Уотсон пилила меня, даже тоска взяла! Наконец созвали негров, прочли молитву, и все отправились спать. Я пошел к себе наверх с огарком сальной свечи и, поставив его на стол, сел к окошку, стараясь думать о чем-нибудь веселом, но веселье что-то не шло на ум. Я почувствовал себя таким одиноким, что мне захотелось умереть. Звезды ярко блестели на небе; листочки в лесу шелестели так уныло; вот где-то далеко-далеко закричала сова над покойником; сторожевая собака завыла в отдалении, предвещая кому-то смерть; ветерок шептал мне что-то на ухо, но я не мог разобрать что такое и только чувствовал, как у меня бегают мурашки по спине. Потом из лесу донесся стон мертвеца, которому не лежится в могиле, который хочет сказать что-то, что тяготит его совесть, и не может. У меня сердце замерло от страха, жутко мне было сидеть одному в такой тишине. Как нарочно, паук пополз по моему плечу, я смахнул его прямо на свечку, в один миг он вспыхнул и скукожился. Я прекрасно знаю, что это страшно дурная примета. Я струсил и мигом стащил с себя платье, потом повернулся три раза, каждый раз крестя себе грудь, и перевязал ниточкой прядь своих волос, чтобы отогнать нечистую силу. Но все-таки я не успокоился. Все это надо проделать, если потеряешь найденную подкову, вместо того чтобы прибить ее гвоздями над дверью, но я еще ни от кого не слыхал, что именно надо делать, чтоб отогнать от себя несчастье, когда убьешь паука.

Опять уселся я у окна и вытащил трубку: во всем доме была мертвая тишина, хозяйка не увидит, что я курю. Время тянулось томительно; в городе пробили часы — бум, бум, бум… двенадцать ударов, потом снова все замолкло, еще тише прежнего стало. Вдруг поблизости хрустнула ветка; в потемках кто-то копошился… Я не шевелился и насторожил уши. Внизу раздалось тихое мяуканье: мяу, мяу! «Ага! Знаю в чем дело!..» — подумал я и, промяукав в ответ как можно тише, потушил свечу и полез из окна; с навеса я проворно соскочил наземь и стал пробираться между деревьями в уверенности, что меня поджидает Том Сойер.

Мальчишки дурачат Джима. — Шайка Тома Сойера. — Глубокомысленные планы.

Мы пошли, крадучись на цыпочках, по тропинке меж деревьев в самый конец сада, наклоняясь, чтобы не задевать головами за ветки. Проходя мимо кухни, я споткнулся о пень и нашумел. В тот же миг мы припали к земле и притаились. Долговязый негр Джим, принадлежавший мисс Уотсон, сидел на пороге кухни. Мы ясно могли его видеть, потому что позади горел огонь. Он поднялся и выставил голову, прислушиваясь.

— Кто там? — проговорил он.

Не дождавшись ответа, негр вышел на цыпочках и остановился как раз между нами. Прошло несколько минут — не раздалось ни звука, а мы все трое были так близко друг от друга. Вдруг у меня ужасно зачесалась щиколотка, но я удержался, боясь шевельнуться; потом зачесалось ухо, потом спина между лопатками. Ну, кажется, вот сейчас умру, если не почешусь! Это часто случается — я замечал уж не раз, — когда вы где-нибудь в гостях, или на похоронах, или стараетесь заснуть, когда у вас бессонница, — тут-то, как нарочно, и начнет у вас чесаться все тело. Немножко погодя Джим говорит: