Покуда я тебя не обрету
Шрифт:
Заправлял в заведении человек по прозвищу Бимбо, невысокий, крепко сбитый; он пришел туда в 1975 году и учился у Татуоле. Носил он зюйдвестку, «блестки» его напоминали работу учителя – тоже «моряк», «старая школа». Как и Джерри, Бимбо ни за что не стал бы называть себя «тату-художник», только татуировщик. В нем ощущался тот же дух, что у автора сердца Дочурки Алисы.
Он как раз и татуировал разбитое сердце, когда вошел Джек. В самом деле, в мире ничего не меняется, подумал гость из-за океана. Бимбо даже не поднял головы, только
– А вот и Джек Бернс.
Без тени удивления, можно подумать, он его ждал; без намека на восхищение, с которым его имя всегда произносил мистер Рэмзи. Впрочем, тон был вполне дружелюбный.
– Я слышал, твоя мама умерла, вот и ждал тебя с того самого дня, – объяснил Бимбо.
Татуируемый юноша лежал ни жив ни мертв; грудь раскраснелась, кажется, видишь, как бьется его настоящее сердце. Татуировка «разорвана» пополам, «лежит» поверх розы неземной красоты. Великолепная работа. Низ сердца опутывает свиток, пока пустой. Если мальчишка мудр, то до поры подождет выводить имя – может, появится в его жизни человек, который его излечит.
– А почему ты решил, что я приеду?
– Оле все время говорил, что однажды ты приедешь сюда и засыплешь его вопросами, – сказал Бимбо. – Он говорил, что тебе в голову запихнули целую кучу дезинформации; у тебя, говорил он, не память, а таблоид, желтее некуда, одна брехня да выдумки. Надо сказать, сильный образ.
Джек подумал, что Бимбо и Оле, скорее всего, правы.
– Оле говорил мне так: «Если мальчик, когда вырастет, свихнется, я не удивлюсь!» Но кажется, ты вырос нормальным.
– Полагаю, с мамой ты не знаком.
– Да, ее я никогда не встречал, – ответил Бимбо, тщательно выбирая слова.
– А папу?
– Твоего папу все обожали, но я его тоже не встречал.
Джек совсем не ожидал услышать, что его папу обожали; то была первая из целого ряда неожиданных новостей.
– Не то чтобы твою маму никто не любил, – продолжил Бимбо, – просто она порой такие номера откалывала, что любить ее было, как бы это сказать, сложновато.
– Например?
Бимбо сделал глубокий вздох, а с ним вздохнул и его клиент. Губы у мальчишки сухие, сжимает зубы что есть мочи.
– Ну, тут тебе надо поговорить с теми, кто ее по-настоящему знал, – проговорил он. – Я-то лишь чужие рассказы слышал.
– У Оле был еще подмастерье, в то же время, что и моя мама.
– А как же, я его знаю.
– Оле звал его Бабником, а мы Бабником Ларсом или Бабником Мадсеном.
– Теперь его кличут Рыбак, – просветил Джека Бимбо. – Бабник остался в прошлом. Он нынче занимается рыбным бизнесом; нет, ты не думай, я ничего против не имею.
Джек вспомнил, что Ларс очень не хотел заниматься этим – рыбный бизнес был делом всей его семьи, и Ларс все время мыл волосы лимонным соком.
На левой лодыжке у Ларса красовалось имя некоей Кирстен, вокруг него Джек вывел сердца и терновые ветви, получился такой странный букет – или сцена из мясницкой: кто-то нарубил каких-то
– Значит, Ларс теперь рыбой торгует?
– А что ему оставалось делать? Вот я, например, не доверил бы ему даже закрашивать татуировки, что там – не позволил бы и одну иголку в меня воткнуть.
– Ему делала татуировки моя мама, – сказал Джек.
Кажется, ярко-красное сердце, разбитое, конечно, между зубцами как раз достаточно места для имени. Об имени был долгий спор, в итоге мама вывела там свою подпись – «Дочурка Алиса».
Джек принялся описывать эту татуировку Бимбо, тот его перебил:
– Я знаю ее, мне пришлось закрашивать эту самую подпись.
Интересно, какие же такие номера откалывала Алиса, что ее трудно было любить? Рыбак Мадсен как пить дать знает про это если не все, то многое; судя по всему, у него нашлись важные причины разлюбить Алису.
– Татуоле так мне сказал: «Если Джек и правда придет сюда, ты ему скажи, чтобы первым делом взял себя в руки, да покрепче, а то ведь ярость – она опасная штука», – продолжил Бимбо.
Джек поблагодарил его за предупреждение – тот был исключительно вежлив, даже оставил работу, пока говорил с Джеком, и еще нарисовал ему план города. От Нюхавна было рукой подать до «Фискехюсе Хейбру», рыбного магазина Ларса, на Хейбру-плас, 19. Там рядом памятник епископу Авессалому, основателю Копенгагена, рядом с замком Кристиансборг, где заседает датский парламент. С рыбного рынка как раз видно старый замок, сказал Бимбо; в нынешние времена там назначают свидания, вокруг полно кафе и ресторанов.
Джек едва не забыл показать Бимбо фотографии.
– Посмотри вот на это. Знакомо?
– Работа Татуоле, я ее узнаю на ком угодно; Оле говорил мне, что делал татуировки твоей маме.
Значит, тут мама не солгала, убедился Джек.
В салоне почти ничего не изменилось, даже радио играло, как прежде, хотя и на другой волне. Бимбо, однако, был другого мнения:
– Теперь все иначе. В конце шестидесятых – начале семидесятых каждый татуировщик был уникален, один взгляд – и ты знал, кто делал работу. Твоя работа – это твоя подпись, так было; а теперь не так, слишком много «мясников» развелось.
Джек кивнул, он знал этот термин.
– Двадцать лет назад сюда заходило в день по два корабля, а теперь только один, – продолжил Бимбо таким тоном, словно разница была кардинальная.
– Спасибо еще раз, – сказал Джек.
Погода стояла влажная, ветреная. Рестораны на Нюхавн уже работали, отовсюду доносились запахи кухни. Джек и сейчас мог их различить: вот кролик, вот оленья нога, вот дикая утка, вот запеченное тюрбо, вот жареный лосось, вот телятина, вот датский сыр, а вот из сухофруктов готовят соус для дичи. Но он не сумел по запаху найти ресторан, куда его с мамой на прощание водили Оле и Бабник Ларс. Там был настоящий камин, а Джек ел кролика – так он запомнил.