Полдень XXI век 2009 № 04

На этот раз почти ничего такого инопланетного. Сюжеты уходят в пространство не дальше Луны.

И ничего такого антиутопического. Время действия в представленных произведениях не особенно отличается от наших дней. Политический строй, как погода, — остается за окном, на улице, авторам не до него, персонажам тоже наплевать.

Тем не менее, социалистическая цензура запретила бы этот номер наповал, безоговорочно: за

субъективный идеализм. Ну и за попытку протащить в картину мира Непонятное. Чуть ли даже не Потустороннее. Такая уж подобралась проза. Почти исключительно про то, чего не может случиться, поскольку не случалось никогда.

В одной из этих небольших повестей даже предсказан конец света. И назначен срок. С точностью до года. Якобы недолго ждать. То есть может показаться, что фантастика тут выдвинулась на прозрачную границу с мистикой. И промышляет контрабандой. Разные нелегалы суетятся: вампиры, там, таинственные двойники. Однако ужаса не наводят: слишком очевидно искусственное их происхождение. Отродья ума, олицетворенные выводы из логических парадоксов.

Мистика все упрощает: сводит законы Вселенной к правилам романтического искусства. К бесконечной контр-террористической операции: мораль против страстей — в области, так сказать, отрицательных величин. И / или мнимых, смотря как считать.

Логически же настроенному рассудку задана задачка посложней. От которой он всячески пытается увернуться, чтобы не потеряться в самом себе. Он ведь у нас материалист. Стихийный. Но не может же не видеть — не может не чувствовать, что реальность не исчерпывается генеральным каталогом тел и волн. Нечто очень (если не самое) важное, нечто в высшей степени реальное — не имеет с материей ничего общего. Эта штука называется Время.

Умозрительная, знаете ли, категория. Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать. Не причиняет физической боли. (Зато, увы, причиняет смерть.) И доступно лишь воображению. Подкрепляемому, впрочем, теорией вероятностей.

Но вроде бы имеется в человеческом мозгу один участочек, где время как бы овеществлено. Представлено противовесом (как в лифте или подъемном кране) — т. н. памятью.

И тут открывается возможность обратной связи. Если, например, отключить память — не остановится ли время. Или, наоборот, кабина лифта пробьет крышу и улетит вместе с ней. Чем не сюжет.

Самуил Лурье

…благодать! Откуда словечко всплыло? Но, блин, в тему. Когда весна переходит в лето, а листья на деревьях совсем не устали, а метёлки ковыльные не жёлтые и пыльные, как в августе, а сочненькие такие, бархатные — тогда даже разбитым кирзачам прощаешь их дурацкое существование. Пусть даже говнодавы эти, сорок пятого калибра, находятся на твоих собственных многострадальных лапах. И иду я себе не торопясь, бляха ремня где-то в районе совсем ниже пояса, топочу расхлябанно в зелёной траве по колено и сшибаю изумрудные метёлки подобранным прутиком. Обед приятно улёгся в желудке, без пошлой тяжести — греет пузо, аки солнышко. Повара-узбеки, Равшан и Сайдуло, сегодня плов делали.

Я ж говорю, — благодать!

Интересно, Димыч опять в космосе? Или

таки ж сподобился навоз убрать? Димка — мой друг. Я к нему иду, на свинарник. Димку мало кто по имени называет. Да и вообще помнит его имя. Товарищи-офицеры, если матюги опустить, говорят просто: «Рядовой Смольский, твою мать, где ты опять, мля, летаешь?!» Остальные Димку называют Марсианином.

Второе своё имя — Марсианин — Димка год назад заработал. Готовили нас к первым ночным стрельбам. Боевыми. Приказ о необходимости «катафотирования личного состава» — где-то в Забайкалье салабон, якобы случайно, сержанта подстрелил, — довели сначала на общем построении полка, потом отдельно комбатам и ротным, потом… «Катафотирование» — это чтобы на спине и груди каждого воина размещались катафоты, вроде велосипедных, но крупнее. Чтоб друг друга во тьме не пострелять, в общем. Непосредственно в день выезда на полигон наш батя, полковник Багров, построил всех на плацу и лично, с ударениями, проникновенно прочитал текст, который каждому из нас был знаком до буковки. До тошноты. До ночных кошмаров. Но полкану этого показалось мало, он пошёл вдоль первых шеренг, заглядывая стоящим в глаза и спрашивая: «Ты усё, сынок, понял?». Смольский, тогда ещё младший командир, стоял рядом со мной. Тоже в первой шеренге. Полковник Багров вообще дядька нормальный. Дембель, ему до пенсии дослужить — совсем чуть. И вот он подходит к ефрейтору Смольскому и спрашивает: «Ты усё, сынок, понял?». Смольский в это время находился как раз примерно на орбите Плутона. Вопрос застал Диму врасплох, и он тупо брякнул: «А?». Полковник Багров, крепенький, кругленький, бочоночек на ножках, терпеливо повторил: «О необходимости светоотражающего катафотирования личного состава при проведении ночных стрельб, сынок, ты усё понял?!». И тогда Дима, ростом головы на полторы выше бати, нагнулся, широко раскрыл свои серые с поволокой глаза, пристально, словно пытаясь узнать, но, не узнавая, вгляделся в лицо Багрова и задумчиво спросил: «О чём это, собственно, вы, господин полковник?».

Лычки с Димы за «господина» сняли, но даже из комсомола забыли исключить. И сослали на полковой свинарник. Хотя, ха, — «сослали». У нас о такой ссылке мечтают многие. Но неизвестно кем брошенное «марсианин» так к Смольскому и прилипло. Навсегда.

Ёлы-палы, если бы я только знал, что происходит в это время на свинарнике. Не шёл бы, щурясь на солнышко и сыто порыгивая, не рубил бы ковыльи головы. Бежал бы. Летел. Орал. Всё, что угодно. Только теперь-то уже чего?

Теперь поздно.

Свинарник полковой находится в старом бараке бывшей казармы. Казарма, сооруженная ещё во времена великого маньчжурского стояния против милитаристской Квантунской армии, вполне продержится ещё лет пятьдесят. Несмотря на свиней. Несмотря даже на Марсианина. Раньше умели строить.

Взять хотя бы такую же древнюю караульную вышку. Она рядом со свинарником стоит. В тридцатые годы зоркие орлы-пограничники обозревали со стройной и крепкой металлической конструкции китайскую территорию: а не крадутся ли к нам раскосые самураи? Сейчас вышка напоминала согнутую ревматизмом внучатую племянницу Пизанской башни. Это потому, что каждый новый зампотылу обязательно старался старушку уничтожить. Нарушала она композиционную эстетику свинарника, что ли?

Человечество вообще, а нашу армию в частности, погубит неумолимое стремление к бардаку. Всё чего-то не рассчитаем, не продумаем, недоглядим, забудем. В полковой хозроте, к которой относится владение Марсианина, забыли быка Борю. Точнее, о его существовании забыли. В соответствующие сроки не пустили на доппаёк семьям офицеров и на приварок — что останется нам, срочнослужащим. На свинарнике, на вольных выпасах вошёл Боря в силу, к двум годам превратившись в жуткую наглую скотину. Ростом в холке метра два и весом, наверное, центнеров восемь. Или больше. Любимым развлечением Бори было подкараулить какого-нибудь расслабившегося вояку и гнать его в поля, подбадривая тычками громадного лбища. И хорошо, если в поля. Иногда он загонял жертву к складам РАВ (ракетно-артиллерийского вооружения) или танковому парку. А там запретка. Там колючая проволока. Там киргизы с автоматами в карауле. Им по фигу, в кого стрелять. Про Борю складывали в полку и окрестных деревнях страшные сказки и придумывали чернушные анекдоты. Киргизы на Борю, кажется, вообще молились.