Шрифт:
Сергей Князев
«И снова ночь, и музыка в метро…»
И снова ночь, и музыка в метро —
Стремительный полёт, смешенье магий,
И отчего-то снова по бумаге
В далёкий путь пускается перо…
«Брёл я по улице…»
Посвящение Жаку Преверу
Брёл я по улице,
Как по кругу,
Лелеял свою печаль,
И вдруг – как будто
Далёкого друга
Я в пути повстречал.
«Прочь, – он шепнул, —
Суетливое утро
И утренний шорох газет.
Что ты глядишь
В пустоту, как будто
Тебя и на свете нет?»
Книгу открыл —
И на каждой
Звонкие голоса,
Шелест дождя,
Непоседы-птицы,
Робкие чудеса.
И снова сердце,
Почуяв лето,
Сладко рванулось вверх,
Ах да,
Чуть не забыл об этом,
Звали друга —
Превер.
«Сегодня то же, что и завтра…»
Сегодня то же, что и завтра,
И послезавтра будет то ж:
Сон, завтрак, ужин, снова завтрак —
Всё это вспять не повернёшь,
И, не родившись, угасают Слова…
И ты уже не ты…
…И только музыка спасает
От неизбывной суеты.
«Снова холодный морок ночей…»
Снова холодный морок ночей,
Кофия стылый пар,
Снова ты чувствуешь, что ничей,
Сотни и сотни небесных лучей
Прочат тебе удар.
Как ни крутись ты и ни шамань,
Счастья – едва-едва,
Ни Фигаро не спасет, ни «шампань»,
Только словес бестолковых дрянь,
Мутью полна голова….
«И вновь четверг, дописанный до точки…»
И вновь четверг, дописанный до точки,
И снова осень, листопады – но
Молчат стихи – за весь сентябрь ни строчки,
И только дождь колотится в окно.
«А на земле всё горше, всё грустней…»
А на земле всё горше, всё грустней
И всё тусклее память год от года —
Мелькнёт звездою пара летних дней,
И снова наступает непогода,
И слушаешь дождя неровный стук,
И снова погружён в воспоминанья,
На избранном отрезке мирозданья
Всё горше мир и всё теснее круг.
«Как нудно тянутся часы!..»
Как нудно тянутся часы!
Молчит кукушка в циферблате,
Не знать, на что же день потратить, —
Мученье, как на коже сыпь,
И просишь день идти быстрее,
И вдруг становишься седым:
Ведь что имеем – не храним,
А потерявши – сожалеем….
«А завтра будет первый снег…»
А завтра будет первый снег,
И воздух вдруг заледенеет,
И реки свой замедлят бег,
Но Новым годом вдруг повеет —
И оживут цветные сны,
И ты взлетишь с ладони Бога,
Как птица… Ну а ждать весны,
Поверь, уже совсем немного.
«И проходит глухая пора листопада…»
И проходит глухая пора листопада,
И глядишь в небеса, от волненья дрожа,
Только чувствуешь, как апельсиновым садом
Раскрывается солнцу навстречу душа.
«Когда настанут глухие будни…»
Когда настанут глухие будни
И ночь прильнёт к заоконной раме,
То за суетой, трепотнёй, делами,
За кратким сном и за пищей скудной
Снова увидишь усталого Бога,
В тысячный раз подающего знаки,
И вспомнишь, что где-то шумит дорога,
И Вальс Цветов, и лают собаки.
Владимир Елистратов. Леди Ру [1]
15. Ад любви, или Пошел ты в Ацтлан
Через полчаса мы с Робертом приехали к нему домой. Фрунзенская набережная, 12. Квартира 39. Шестой этаж. Замечательная квартира. Сталинская (с высокими потолками и антикварной мебелью). И я осталась жить в этой квартире. Так захотел Роберт. И прожила там полгода, даже больше.
Далее – пунктиром, потому что подробности мучительны.
Я не знаю, как назвать эти полгода. Можно назвать их настоящей
И, тем не менее, это был настоящий ад любви. Или любовный ад.
Никогда больше я не встречала такого умного человека, как Роберт. К тому же он был невероятно добр и щедр (прямое следствие настоящего мужского ума). Почему он выбрал меня? Не знаю. Он все время повторял, что я – его единственная «другиня». И он меня любил, я это знаю. В его мире была тьма всяческих грудоного-попоглазых моделей, которые буквально висли на «Робике». Среди них были и совсем не глупые. И даже не хищные. Вообще, из этих глянцевых кобылок, если их, конечно, не заносит в свободный полет где-нибудь в модельном или шоу-бизнесе, получаются классические мамашки-люкс. Труженицы подорванного генофонда. Все российские фитнесы сейчас забиты этими минимум двухдетными тридцатилетними красотками при солидных мужьях. Они рожают некрасивым толстым папам симпатичных здоровых детишек, и это правильно. В нашей деревне это называли «ремешок к веревочке». Богатые женятся на бедных. Для равновесия. Или некрасивые на красивых. Или глупые на умных.
Роберт был со всеми подчеркнуто корректен и дружелюбен. С моделями тоже. Но ни с кем не откровенничал, кроме меня. У него было море приятелей и очень мало друзей. Я была его женой и другом. Это были самые счастливые минуты, когда вечерами мы сидели на кухне, пили чай и говорили. Но такие минуты выпадали редко. Очень редко.
Уже через неделю после нашей совместной жизни я окончательно поняла, что у Роберта, как говорят столь ненавидимые Робертом американцы, «есть проблемы». И проблемы эти росли, как снежный ком. Водка, трава и кокаин – эти цветочки уже были позади. То есть они просто были как данность. С ними Роберт периодически завязывал на несколько дней. Это, как известно, называется «площадка». Во время площадок и случалось наше мирное кухонное счастье. Роберт светлел. От него шло сияние. Тихое, как питерские белые ночи. Родители его, кстати, были родом из Ленинграда. Он вообще напоминал в эти дни то ли Алешу Карамазова, то ли Левина. Господи, как же я его любила в эти дни!
Но потом в жизнь опять вползали наркотики. Деньги у нас были. Из Америки мать присылала ему по полторы тысячи долларов в месяц. Для 1993-го полторы штуки грина – это было состояние. Я тоже подрабатывала, как могла.
Роберт получил диплом, и его распределили, как он и предсказывал, в МИД.
Я закончила второй курс.
Шло лето. Шло, как фильм. Как мелодрама, переходящая в психологический триллер. В конце июня в его (а значит – косвенно – и в моей) жизни появился героин. Потом героин ушел, но – вернулся. Потому что он не может не вернуться. К концу лета что-то щелкнуло окончательно. Это выразилось в следующем.
Роберт никогда не употреблял наркотики при мне. Ему было стыдно. Он куда-то уходил, и я ждала. Часами глядела в окно. В ужасе: каким он придет? Или – каким его привезут? Он мог придти совершенно трезвым, с пакетом продуктов и бутылкой хорошего вина. И тогда наступало счастье. А могло случиться все по-другому…
Один раз я простояла у окна шесть часов. Не отходя. И все шесть часов сердце билось, как сумасшедшее. Оно даже не билось, а как-то отчаянно хлюпало, или всхлипывало, с хрипом. Телефон был отключен: чинили проводку в доме. В эту ночь он вообще не пришел. Его привезли утром. Сеня и еще один его приятель, врач. Буквально внесли на руках в квартиру, положили на диван. У Роберта был нос в крови. Он все время дергал левой ногой, закатывал глаза и что-то бормотал. Это был почти передоз. Но все обошлось. Затем последовала площадка. Тихое счастье. Любовь и восторг перед этим человеком. И жалость к нему. И – все заново. Но теперь он стал нюхать кокаин дома. Кололся тоже дома. Это был звонок. Если не с того света, то откуда-то из виртуального свыше. Затем – новая площадка. И опять… И все те же разговоры про окончательную завязку. И срывы. И часовые стояния у окна. И обрывание телефонов.