Последний рубеж
Шрифт:
— Ой, это вы докладчик будете! — обрадовалась Саша и вскочила. — Слушайте, тут вы должны мне помогти. Мне велели выступление делать после вас, а я не могу, я простая санитарка. Сделайте, чтоб я не выступала, ой, сделайте!
Смеясь, он развел руками:
— А это, милая, не в моей власти, пожалуй. Выступать надо, когда есть о чем сказать. Когда нечего — другое дело.
— Ой, вот же и оно — нечего!
— Ну, тогда лучше молчать, я за это.
— Скажете им? Так буду благодарна!
— Скажу, скажу. Как вас величают?
— Орлик… то есть…
Вот такой уговор заключили между собою в тот осенний денек Фрунзе и героиня нашей повести, и оба остались довольны, хотя еще мало знали друг о друге. Саша явно понравилась ему своей непосредственностью и независимым видом, он понравился ей потому, что был по-свойски прост и добродушен. Все шло до сих пор отлично, и Саша уже была уверена, что от «речуги» с трибуны она будет освобождена, как вдруг опять все зашаталось, и уговор дал трещину.
Уже пожав Саше руку, Фрунзе спросил:
— Из какой же вы части? Вы так и не ответили.
— Могу ответить. Комдив у нас Блюхер.
— Ну, знаете! — воскликнул Фрунзе. — Так есть же у вас о чем сказать с трибуны! Должно быть! Дивизия Блюхера прекрасно дерется! И вообще все, что на плацдарме происходит, — это целая эпопея!
Вот тут не удержала Саша слез. Они брызнули помимо ее воли, разумеется, и она поспешила поскорее слизнуть их, чтоб не так стыдно было перед докладчиком.
— Ну, ну, ну, — произнес он ласково. — Зачем такие страсти-горести? Ладно, ладно…
Он легонько потрепал Сашу по плечу и пошел по коридору. А Саша все стояла, собираясь с мыслями, но из этого ничего не выходило: мысли куда-то разбрелись, как стадо в поле.
«Вот история! — говорила она себе. — Хоть ложись да помирай! Ну и ну!..»
Сколько ни было в зале народу, все уместились вокруг длинного стола, а Фрунзе стоял у стены и, держа одну ногу на перекладине стула, рассказывал о текущем моменте. Еще до того, как он начал говорить, Саша успела спросить у паренька, сидевшего рядом:
— А кто он, этот Фрунзе?
— Как — кто? Командюж.
— Что ты говоришь? Он командюж?
— Он, он, а кто же еще? Фрунзе. Михайлов поточнее. Известный старый большевик!
Был серый денек, за окнами сеялся унылый осенний дождик. Мы забыли сказать, что ехала Саша до Харькова долго, больше недели, и по дороге уже попадалось много желтеющих деревьев. Акации, еще только начинавшие блекнуть в Каховке, тут, в Харькове, уже роняли листья… Да, пока Саша ехала сюда, изменилось многое, но не только в природе.
Всё (разве только кроме пассажирских поездов) быстро двигалось в те дни. События наплывали одно на другое и сразу, как в скачущей киноленте, обрывались, сменяясь тем новым, что и входило в понятие: текущий момент. И не было в ту пору ничего более интересного, чем слушать про этот самый текущий момент. Пока Саша ехала, в Западной Европе где-то бушевали забастовки и слетали правительства, за эти дни белополяки опять стали катиться назад, а Врангель не только не сложил оружия после провала
Много было каждый день новостей, так много, что их не успевало охватить воображение и не удерживала память.
Слышала Саша в пути разговоры о каком-то командующем Южфронтом. Будто бы в частях его новый приказ объявляли — держаться стойко, не уступать Врангелю ни пяди, час полного разгрома барона близок.
А он вот, командюж, — тут, в зале. Все держит ногу на перекладине стула, а ладонь — на колене, говорит не спеша, без ораторских жестов, не митингует, а как бы делится своими мыслями. И внимательно слушают его эти две сотни юношей и девушек, которые по комсомольской мобилизации скоро отправятся туда, откуда прибыла Саша, чтобы скорее барона добить.
Смутилась, конечно, Саша, когда поняла, кого собиралась угостить орешками. Но, как и все в ту пору, героиня наша не была подвержена подобострастию и все воспринимала запросто. Командюж он, оказывается. Ну и хорошо: как видно, человек достойный и с некичливой душой — это раз; старый большевик, значит, в тюрьмах сидел, страдал за народ, что само по себе заслуживает уважения, — это два; а в-третьих, здорово знает все про текущий момент и по-военному точно все определяет. Саше вспоминалось, что в дневнике есть одна запись Кати про молодость красных командармов, и с удовлетворением отметила:
«А и он тоже почти молодой еще».
А бородка — это ничего, она почти у всех старых большевиков имеется. Иные из народных комиссаров и галстуки носят, ну и что? Ничего, ничего.
— Сейчас Врангель предпринял новый отчаянный шаг, — говорил Фрунзе. — Барон, как видно, чувствует свой близкий конец и мечется туда-сюда, как в мышеловке.
Оживление в зале. На лицах сияние улыбок, уже почти торжествующих, — победа близка, раз так говорит сам командюж. Скорее бы на фронт!
— Но опасность еще велика, товарищи, это надо признать, — продолжал Фрунзе. — Армия Врангеля — серьезная сила. И все же мы уверены — враг будет разбит, и в самом недалеком будущем. Порукой этому — наша растущая мощь. Сила черного барона держится на Антанте. За нами — вооруженный революцией великий народ!
— Браво! — выкрикнул кто-то в зале; на него зашикали.
Подняв руку, Фрунзе сказал:
— «Браво» надо кричать тем, кто с весны противостоит напору офицерских орд Врангеля. Кто не дал им этим летом распространиться далеко по югу России. Кто отвоевал и удержал Каховский плацдарм. Кто разбил и вышвырнул десантные войска белых с Кубани. Кто сегодня ценой больших усилий отбивает новый поход барона в сторону Донбасса. Вот кому надо адресовать ваше «браво», товарищ! А я человек новый здесь, только прибыл. И если говорю «мы», то имею в виду народ, армию, их мужество и героизм. Вот им и крикнем: «Браво!..»