Последняя битва
Шрифт:
Я встала, отошла от папы, лежащего на снеге, не в силах совладать со смятением, что затмевало разум. Любовь и ненависть, ответственность и усталость: все смешалось в один котел и я уже не знала, что должна испытывать, на какое чувство имею право.
Папа продолжал лежать на снегу, плакать и звать свою долбанную звезду. А я не знала, как помочь ему и самой себе. Мне было жаль его, и в тоже время было жаль меня. Так я и варилась в этом кислом противном бульоне из мешанины эмоций, ненавидя себя за ненависть к отцу, и в то
— Папа, прости меня… — я опустилась перед ним на колени. — Прости, пожалуйста!
Я бросилась отцу на грудь, обняла его, а потом усадила и прижала уже к своей груди, расцеловала по всему лицу, а он гладил меня по руке и мягко приговаривал:
— Моя Бай-Хуа. Смелая Бай-Хуа. Моя Хай Лин.
— Прости, пап. Прости меня, — приговаривала я.
— Смотри, Хай Лин. Смотри, звезда!
— Да, пап, звезда.
— Звезда!
— Звезда.
— Вон она, смотри! Я привел тебя к звезде.
И тут до меня дошло, что мы сидим возле какого-то высокого сугроба, из которого торчала длинная металлическая балка.
— Звезда. Вот она, звезда. Тебе нужна звезда, Хай Лин! — папа смотрел на меня и улыбался.
Я встала, помогла ему встать, отряхнула от снега, и тут подоспели Калеб с Тесс и Антенной на снегоходе.
— Аяксы застряли в лесах, — выпалил Антенна. — Сажай его! Тут зараженные повсюду!
— Вьетнам, давай скорей! — добавлял Калеб.
Но я застыла, глядя на огромный сугроб. Его форма была необычно ровной, как будто кто-то вылепил искусственный шар. А папа ходил вдоль него и все приговаривал:
— Звезда. Моя звезда.
— Что это? — спросила Тесс.
Она тоже поняла, что под снегом что-то прячется. Папа смотрел на нас, улыбаясь.
— Моя звезда! Пришельцы гнались за мной! Я сел в звезду и упал!
А потом он обошел странный объект и исчез где-то внутри сугроба.
— Папа?
Я бросилась за ним. Сердце в пятки ушло, когда я поняла, что он мог опять начать играть в догонялки. Но за поворотом я увидела углубление в сугробе, а потом обомлела, когда поняла, что там открытый люк. Из него вылезла голова папы, он не переставал улыбаться, а потом позвал рукой.
Мы залезли в странное сооружение друг за другом. Никто из нас не понимал, где мы оказались и на что смотрим.
Здесь было тесно и мы едва поместились все вчетвером. Мы включили фонарики и стали осматриваться. На стенах висели мониторы, переключатели, пульты управления, а посреди непонятного шара на мощном постаменте четыре кресла с пятиточечными ремнями.
Я увидела, как в свете фонаря у Антенны выпучились глаза, и он воскликнул:
— Космический корабль!
— Что? — переглядывались мы озадаченные.
А он растолкал нас и указал пальцем на иероглифы над центральным пультом управления.
— Вьетнам, здесь ведь написано «Шеньчжоу», так? — Антенна был взбудоражен.
Фонарик в моей руке трясся,
И тут Антенна издал нехарактерный для него тонкий писк, я еще никогда не видела его столь взволнованным. Я бы даже сказала в экстазе.
— Это пилотируемый космический корабль для доставки экипажа на космическую станцию! Поверить не могу, что вижу его вживую!
— Космический корабль? — удивился Калеб, изумленно разглядывая панели управления.
— В две тысячи двадцать втором году Китай запустил на орбиту собственную модульную космическую станцию. Корабли «Шеньчжоу» доставляли на нее экипажи.
И словно в подтверждение слов Антенны папа сел в переднее кресло и нажал несколько кнопок. Панели зажглись тусклым светом, ожили мониторы, а под ногами что-то зажужжало.
— Видимо, корабль прибыл сюда со станции, но странно, что его оставили, да и приземлился он в странном месте, — Антенна размышлял на ходу, медленно пробираясь к догадке, хотя я уже постигла ее.
Из моих глаз потекли слезы, пока я наблюдала за отцом, который уже вводил неизвестные никому последовательности на компьютере с такой уверенностью, словно был здесь уже раньше.
— Но как твой отец узнал о нем? — удивленно спросил Калеб.
— Вот как.
Антенна открепил от стены фотографию, на которой были изображены четыре человека, парящие в невесомости — последний экипаж космической станции. И среди веселых лиц было лицо шустрого китайца — моего отца в молодости.
— Очуметь! — воскликнул Антенна. — Вьетнам, твой отец — тайконавт!
Я закрыла рот рукой и зарыдала. На плечо тут же упала рука.
— Эй, ты чего? — Калеб мягко пожимал меня за плечо. — Твой отец — герой. Это повод для радости, а не слез, — говорил он.
А я никогда не смогу им признаться в том, что всю свою жизнь презирала отца и считала его умалишенным.
Антенна уже наплевал на мои нравственные страдания и сел в кресло рядом с папой, пока тот продолжал переключать кнопки и жать на дисплеи экранов, активируя агрегаты корабля, который все это время питался энергией солнца.
— Эй, Лин, а что произошло там наверху? — Антенна вгрызся в кость папы и теперь ни за что не отпустит, пока не узнает хотя бы толику о космических путешествиях.
Папа оторвался от экранов и посмотрел на нас. Он указал пальцем в небо и произнес:
— Хорошо. Там хорошо. Звезды, много звезд. Тишина. Спокойствие. Легко. Воздух сушит. Паришь. Чернота. Одиноко-одиноко. Грустно. Дом голубой. Дом большой внизу. Красивый. Очень красивый.
Папа смотрел сквозь нас, уносясь далеко во времени и пространстве, далеко в прошлое и далеко в небо. А я не могла остановить свой плач. Папа так много говорил. И так много разных слов. Почему он не рассказывал мне раньше? Почему не позволил мне гордиться им?