Последняя грань
Шрифт:
– А сейчас?..
– И сейчас – тоже под вопросом, - теперь его черед покраснеть. Но не от гнева.
– Мне нравится, когда ты не отвечаешь за себя… - бормочу я.
– Это не пойдет на пользу никому из нас, Красавица.
Я чувствую, как он меня гладит. Не верю этому, но чувствую. Легонько-легонько, даже боязно, по щеке.
– Почему?
–
– Нет.
– А ребенок? – он хмурится. Я кусаю губу.
– Племянница. Была…
Впервые за наше знакомство это не вызывает в нем наплевательского отношения. Мне кажется, он теперь его стыдится.
– У тебя кто-то остался?
– Брат и его сын… но я не знаю, где они.
– Я не умею сочувствовать, - виновато, едва ли не с горечью, произносит Эдвард. Морщится.
Мгновенье обдумываю свои действия, а потом отпускаю все на волю. Спонтанность, бывает, не худший ход.
Я приникаю к нему, оставляя пустовать свое место на кровати. Прижимаюсь к груди и, помня о спине, обвиваю руками за шею. Утыкаюсь, прячусь лицом в теплую кожу и не хочу отстраняться. Вообще.
– Не сочувствуй, - бормочу, чувствуя его напряжение, - просто обними меня… не сочувствуй.
Я не надеюсь, что он послушает, но происходит именно так. Это утро чудес, ей богу. Это утро исполнения желаний.
Я слушаю биение его сердца – немного ускоренное – наслаждаясь объятьями и тем, как он постепенно начинает гладить меня снова. В этот раз – по волосам.
– Мне почти тридцать пять лет, Белла, а я впервые хочу поцеловать женщину, - через некоторое время шепчет он мне на ухо, скорбно усмехнувшись. Но за скорбью – смущение. Как у мальчика.
Внутри меня все теплеет – неожиданно и приятно.
– Только не говори, что не целовался…
– Целовался, - он качает головой, покрепче привлекая меня к себе. С радостью встречаю этот жест, - но это совсем другое…
– Совсем? – поднимаю голову, глядя ему в глаза. Сияющие.
– Да. Тебя я хочу защищать от всего на свете. Всегда.
Его откровение должно шокировать меня. Должно ввести в ступор по всем законам мироздания, ей богу. Но не вводит. Не может.
Потому, что я чувствую то же самое.
И надеюсь, Эдвард понимает это, когда я отклоняюсь назад, позволяя ему себя поцеловать. Так, как хочет. Но без пошлости. Без намерений секса.
…От его
* * *
Что-то случилось. Я знаю, что-то случилось. Бача молчит и отказывается мне говорить, но это не отменяет уверенности. Он делает вид, что все в порядке, а я поступать так не могу. Я нутром чую плохое. У меня на него уже рефлекс…
Я спрашиваю Нилу, но она лишь сочувствующе пожимает плечами. Пытается уверить меня, что мне кажется, что это все – глупости…
Но подтверждение, что волнуюсь не зря, приходит само и очень скоро – в четверг, второй с отсутствия Эдварда. За последние несколько недель его присутствие – все, что у меня осталось. На какой-то миг даже показалось, что у нас все получится – в том числе, новая жизнь. Когда-нибудь. Вместе.
Но как появился проблеск, так и пропал. В дверь позвонили ровно в два – как делал и Султан – но на пороге был не он, а знакомый писклявого, Джаспер, кажется. Его слова были просты и ясны: «ты уезжаешь».
Кем бы ни мнил себя Эдвард и сколько бы на себя ни брал, как бы ни желал держать все под контролем, меня он недооценил. Даже если бы сил не было совсем – позволила бы я ему, даже ему, несмотря на то, как сильно прикипела душой, забрать у меня оставшийся смысл жизни? Себя забрать.
Огромнейший просчет, полковник. Вы меня разочаровываете.
Хейл не пытался увезти меня силой, а Бача силой не выпроваживал. Они оба сдались, когда мы с Нилой надавили. Когда потребовали правды.
Не больше, чем пару часов спустя после приезда сержанта Хейла, я уже садилась в его машину. Предостережения, запугивания ситуацией, угрозы – все это было бессмысленно. После открывшихся подробностей дела я знала, чего хочу. И никакой обстрел меня не остановит.
Бача обреченно за меня помолился.
Джаспер обреченно меня увез. Только не на границу с Иорданом, дабы безопасно переправиться подальше от Ирака, а вглубь страны. К их больнице.
В клинике пахло спиртом и бинтами – медициной пахло. А стены, бесконечные белые стены, не добавляли никакого оптимизма. Чисто и светло, да. Но как-то безысходно…
Эдвард не ждал меня. Невидящим взглядом уставившись в потолок, он лежал на больничной койке в своей палате, как и я полтора года назад. Наполовину ширма загораживала его, оставляя в зоне видимости лишь лицо. И то не имело намерений встречать гостей – приход Джаспера был бы проигнорирован, если бы он не привел меня.