Последняя любовь Хемингуэя
Шрифт:
–Задохнусь.
–Я тебя приведу в чувство. Так можно задыхаться. Это не опасно для жизни.
–Я так хочу задыхаться с вами много-много раз. Но, с условием, чтобы вы приводили меня в чувство. Давайте выпьем вина? Чтобы ушло мрачное из головы.
–Уже ушло. Ты молодец, моя девочка. Никто так не может выводить ненужные мысли из головы, как ты. Давай за это выпьем.
Хемингуэй привстал в гондоле, влажный порыв ветра ударил ему в лицо и снова проник внутрь одеяла. Он аккуратно прикрыл им Адриану, – его девочка не должна страдать из-за него. Налил в стаканы вино и протянул Адриане.
–Возьми, девочка. Давай ни о чем не вспоминать.
–Слушаюсь. –
Они выпили вино, и Адриана спросила:
–Куда мы едем?
–Не знаю. Ты же сказала, что будешь указывать ему дорогу.
–А он поет и ничего не видит!
–Он все видит и поэтому поет. Скажи ему, куда хочешь ехать.
Адриана подняла голову и крикнула гондольеру:
–Эй, бамбино!
Тот повернул в их сторону лицо, с выражением, будто впервые видит их в своей гондоле, и перестал петь. Он действительно ничего не видел. Видеть не входило в его обязанности.
–Ближе к Сан–Марко.
Гондольер поднял руку вверх, – все понятно, и снова запел, с отсутствующим лицом.
Они лежали на дне гондолы и смотрели в темное небо, закрытое тучами. Он положил ей руку под голову, чтобы удобнее было лежать. Она положила свою руку ему на грудь, так надежнее. Над ними проплыла низкая арка моста.
–Видишь? – Тихо сказал Хемингуэй. – Не все мосты затоплены.
–Они не могут быть затоплены никогда. Наши предки знали, как строить.
–Предки всегда умнее потомков.
–Почему?
–Потому, что они знают свои ошибки и учат своих детей не повторять их. Но, видимо, плохо учат. Человек обречен повторять ошибки предыдущих поколений. Чем больше поколений, тем больше ошибок. Поэтому предки умнее потомков.
–Почему человек повторяет прошлые ошибки?
–Он не может жить без ошибок. Без них, жизнь не интересна.
–Не надо говорить пессимистично. В мире все прекрасно!
–Да. Пока ты не думаешь об этом мире.
–Давайте думать о себе…
Она приподнялась над ним и поцеловала его. Впервые сама.
–Как хорошо думать о себе…
Гондольер перестал петь, и они почувствовали, как лодка ударилась о причал.
–Прибыли.
–Да. Уже поздно и мне пора домой.
–Сейчас идем.
Он встал, помог Адриане подняться. Одеяло и ведерко с недопитым вином остались в гондоле.
–Скажи малому, чтобы отвез все обратно.
–Сейчас. Отвезешь все обратно в «Флориан»! – сказала Адриана гондольеру.
–Си. – Ответил тот, улыбаясь.
Он помог выйти Адриане и Хемингуэю из гондолы. Хемингуэй расплатился с ним, а гондольер весело говорил что-то по-итальянски, видимо, желая им дальнейших успехов. Но Адриана не перевела его слова.
Они вышли на Пьяцетту и пересекли мощенную булыжниками, холодную площадь. Зимний ветер снова разметал волосы Адрианы по лицу. Она пыталась их удержать рукой, но это не удавалось.
–Не держи их. Пусть они летят впереди нас.
Адриана послушно опустила руку. Они шли по площади, тесно прижавшись к друг другу.
–Вот место, где немец стрелял в голубей…– Промолвила она.
–За это мы его, наверное, убили. Или повесили. А если не его, то его брата или отца. Кто знает? Но точно, что-то нехорошее для него сделали.
–Не надо вспоминать. Я случайно об этом вспомнила.
–Да. Все мы варвары. В войну для нас нет ничего святого. Во время мира мечтаем о реванше.
Они подошли к большому дому. Оставалось только дернуть ручку звонка или отпереть
–Поцелуйте меня на прощание?
Хемингуэй осторожно прикоснулся губами к ее щеке.
–До завтра, девочка.
–До завтра.
Они не назначали место и время свидания. Они знали, что встретятся. Адриана вынула из сумочки ключ и отперла им дверь. Через мгновение, махнув ему рукой, исчезла в темном проеме дверей. Хемингуэй остался один на брусчатке площади. С ним были только истертые камни мостовой.
Под пронизывающим северным ветром, он отправился в «Гритти» пешком.
5
До обеда Хемингуэй, как всегда, занимался литературной работой. Последние десять лет работать в первой половине дня над рукописями стало его железным правилом. Когда-то давно, на заре своей писательской деятельности, он мог писать по двадцать часов подряд, с небольшими перерывами. Сейчас писательскому труду он посвящал только утреннее время. Вообще-то, он печатал на пишущей машинке, стоя. Но здесь машинки не было, и он писал от руки, сидя в постели. Изредка писал за столом. Сейчас он продолжал писать книгу о войне на море, которой не дал пока названия и правил старые рукописи. Но Мэри чувствовала, что он находится в состоянии, когда готов приняться за совершенно новую работу. Но, видимо, не созрел у него до конца замысел новой книги, не прочертил в уме сюжетную канву нарождающегося романа. А роман о море, он писал давно, и конца ему не было видно. А Мэри хотелось, чтобы он взялся за что-то совершенно новое. Но пусть пока работает над романом о войне на море. Он почти каждый день выполняет свою норму, которую давно поставил перед собой – пятьсот слов в день. Еще недавно, на Кубе, он постоянно не дотягивал до нормы и мог несколько дней не писать.
Удивительно, но сейчас, встречаясь с девушкой, годящейся ему в дочери, он просто расцвел. Теперь Мэри всерьез беспокоила проблема, – а может это не увлечение Эрнеста, а что-то более серьезное? От мысли, что она может оказаться лишней, по ее телу пробегали холодные мурашки. Эрнест проводит с Адрианой каждый вечер, и она замечала, какими влюбленными глазами он на нее всегда смотрит. На Мэри он так давно не смотрел. Надо бы поговорить начистоту с графиней, у которой был титул, но не было автомобиля, понять ее. А то, может, и она серьезно увлечена Папой. Но Мэри чувствовала по Эрнесту, что у него отношения с графиней не зашли слишком далеко, может только до поцелуев. Она хорошо знала темперамент своего мужа – пока у него с графиней до серьезного, не дошло. Надо постараться оставить Эрнеста в состоянии влюбленности, не допустить большего. Он и в этом состоянии способен на многое. Пока надо его с графиней разлучить. Конечно же, временно. Разлука стимулирует творчество. Потом, пусть опять встретятся. Чтобы ей не оказаться лишней, следует дать Эрнесту, хотя бы краткую передышку в его увлечении.
И Мэри осторожно, чтобы не помешать работе Эрнеста, спросила:
–Сегодня мы куда-нибудь идем или ждем гостей?
Хемингуэй оторвался от рукописи и снял очки.
–Гостей пока не ждем. А вечером, забыл тебе сказать, встречаюсь с молодыми людьми, друзьями Адрианы. Они просили меня рассказать о корриде.
–Ты им, наверное, все рассказал, что знал, и что мог выдумать.
–Я никогда не смогу рассказать всего, что знаю. Кроме молодежи, там будет греческая графиня Аспазия…
–Снова графиня! Уже греческая. Мне уже все бароны и графы стали надоедать. Тебе еще нет?