Последняя загадка парфюмера
Шрифт:
– Но вы убивали людей. Живых людей.
Долинский небрежно пожал плечами:
– Что делать. Небеса не знают состраданья, сила – милосердие богов. Если ты слаб, не нужно становиться на пути у сильного, таков закон. – Он пристально уставился Глебу в глаза. – Я вижу, вы хотите о чем-то спросить?
– Если бы я отдал шкатулку реставратору, вы бы отпустили Лизу?
Долинский покачал головой:
– Нет. Девушка всего лишь разменная фигура в нашей игре. Я убил бы ее в любом случае. Что с вами? Вы побледнели?
Глеб не двинулся с места.
– Что ж, не хотите добром… Валун! – громко позвал Долинский.
За спиной у Корсака зловеще скрипнула дверь.
Долинский держался молодцом. Взгляд его остался твердым, лицо – невозмутимым. Он едва заметно усмехнулся и спокойно спросил:
– И что все это значит? Кто вы такой?
– Кто я такой? Корсак, ты слыхал? Этот парень не знает, кто я такой! Представь меня, будь добр.
– Майор Шатров, – сказал Глеб, с холодным интересом разглядывая Долинского. – А эти парни… – Он качнул головой в сторону заполнивших кабинет людей. – Оперативники из угро.
Долинский кивнул, снова перевел взгляд на Шатрова и поинтересовался:
– Могу я узнать, как вы здесь оказались?
– Любите магические сеансы с последующим разоблачением? – насмешливо сказал майор. – Все просто. Вы позвонили Корсаку – Корсак позвонил мне. Мои люди окружили мост. После того как реставратор упал в реку, ваш помощник – он караулил неподалеку – уехал. Мы сели ему на хвост, и он привел нас сюда. Вот и весь фокус. Кстати, реставратора мы из воды выловили, и сейчас он дает подробные показания.
– Не ожидал, – сказал Долинский, на этот раз обращаясь к Глебу. – Вы, и правда, оказались умнее, чем я думал. Рад встретить достойного противника. – Долинский легонько отсалютовал Корсаку двумя сжатыми пальцами, затем опустил взгляд на руку Корсака, все еще сжимавшую жестяную шкатулку, и вот тут в лице его что-то дрогнуло. Он сглотнул слюну и произнес внезапно севшим голосом: – Можно мне… взглянуть?
Глеб молча положил шкатулку на стол. Долинский взял ее. Немного подержал в руке, словно хотел зафиксировать в памяти это мгновение, затем откинул крышку и запустил в шкатулку пухлые пальцы. Внезапно лицо его оцепенело. Он навел на Корсака выцветшие глаза и произнес дрожащим голосом:
– Мыло? Простое мыло?
– Не простое. Дегтярное, – сказал Глеб.
– Этого не может быть… – пробормотал Долинский, держа на ладони темный брусок. – Этого не может быть.
– Может, может, – ухмыльнулся Шатров и повернулся к оперативникам: – Ребята, берите этого гуся за крылья и тащите в машину!
Двое рослых оперативников надели на Долинского наручники, подняли со стула и повели его к выходу.
– Этого не может быть, – бормотал Долинский. – Этого
Как только Долинского вывели из комнаты, Шатров повернулся к Корсаку:
– А теперь с тобой, парень. Ты, наверно, удивишься, но тебе придется возместить ущерб фабрике Гознака за ремонт старинных часов, которые ты раскурочил. И скажи спасибо, что я уговорил гражданку Галибину не подавать на тебя в суд.
– Эх, майор, майор, – устало проговорил Корсак. – Как же ты меня достал.
Эпилог
В комнате было тепло и уютно. В центре журнального столика, накрытого бархатной скатертью, в окружении бокалов и вазочек с закусками, стояла бутылка армянского коньяка. Диван был мягким, разговор – душевным, не хватало только камина с жарко потрескивающими поленьями.
В шелковом халате, с дымящейся трубкой во рту и с забинтованной головой профессор Северин был похож на старого пирата, который попал в жесткий переплет и теперь зализывал раны в будуаре какой-нибудь легкомысленной маркизы.
– Да, вмазал ты мне будь здоров, – сказал Северин, весело глядя на Глеба и посасывая трубку. – Чуть череп не расколол. Одного не понимаю: когда же ты успел разрядить мой револьвер?
– А я и не разряжал, – ответил Глеб.
– То есть… Ты хочешь сказать, что все это время он был заряжен?
Глеб кивнул.
– Какое легкомыслие, – с укором произнес Северин. – Я ведь запросто мог тебя застрелить.
– Не говорите глупостей, профессор. Лучше скажите, зачем вы хотели забрать у меня шкатулку?
Северин поднял руку и осторожно потрогал бинты, словно хотел удостовериться, что они все еще на месте.
– Ну это же понятно, – сказал он. – Я хотел уничтожить формулу.
Лиза, устроившаяся рядом с Корсаком на диване, удивленно посмотрела на профессора и спросила:
– Уничтожить? Зачем?
Северин пыхнул трубкой и ответил:
– Ответ банален. Человечество не созрело для таких подарков. Вы сами видели, на что способны запахи. Я не мог допустить, чтобы этот «божественный аромат» отправился гулять по свету.
Попугай Бенвенуто отвлекся от чистки перьев и громко гаркнул:
– Палундр-р-ра!
– Будь добр, помолчи, – бросил ему через плечо Северин.
– Кошмарр! – сказал попугай и снова занялся своими перьями.
Профессор выпустил в полоток облако ароматного дыма, посмотрел, как оно расплывается в воздухе, и блаженно улыбнулся. Лиза нахмурила тонкие брови:
– Но зачем Брокару понадобилось прятать в часы кусок дегтярного мыла?
– Точно сказать нельзя, – ответил профессор. – Я думаю, что Генрих Брокар возжелал стать Богом. И мог им стать. Ему просто не хватило времени. Да, друзья мои, время было неподвластно ему. И все-таки великий парфюмер попытался простереть свою длань над временем, над смертью, над ограниченной жизнью собственного тела. Он показал, что может распоряжаться чужими судьбами даже спустя годы и столетия после своей смерти.