Потоп
Шрифт:
— К вечеру! Благодарю вас, ваше сиятельство!
— Пустое! К вечеру? Значит, с минуты на минуту… Хорошо бы повенчаться еще сегодня в полночь… Приготовил ты брачную запись?
— Приготовил. Я так расщедрился от имени вашего сиятельства, что записал на ее имя Биржи… Мечник будет выть, как пес, когда у него это отнимут.
— Посидит в подземелье и успокоится!
— Даже и этого не надо! Когда окажется, что брак недействителен, тогда все будет недействительно. Разве я не правду говорил вашему сиятельству, что они согласятся?
— Без
— Они, верно, плачут от радости в объятиях друг у друга, благословляя ваше сиятельство, и восхищаются вашей добротой и красотой!
— Не знаю, красотой ли — у меня что-то плохой вид. Я все болен и боюсь, как бы не повторился вчерашний припадок. У меня синяки — этот болван Фурэ криво подвел мне брови. Взгляни, разве не криво? Я велю его за это на кухню прогнать, а камердинером сделаю обезьяну. Однако, что это не видно мечника?.. Я хотел бы быть уже у панны… Ведь позволит же она поцеловать ее перед свадьбой… Как рано сегодня стемнело… А для Пляски, если он вздумает на попятный, надо приготовить раскаленные щипцы…
— Пляска не пойдет на попятный! Это мошенник, каких свет не видал!
— И повенчает по-мошеннически!
— И повенчает мошенник мошенника! Князем овладело веселое настроение:
— Где шафером сводня, там иначе и быть не может!
Они замолчали на минуту, и вдруг оба захохотали; и смех их звучал как-то зловеще в темной комнате. Князь расхаживал из угла в угол, постукивая палкой, на которую опирался, потому что после припадка он еще плохо владел ногами.
Наконец слуги внесли канделябры со свечами и вышли; сильная тяга воздуха колебала пламя свечей, так что они долго не могли разгореться.
— Смотри, как горят свечи! — сказал князь. — Что это предвещает?
— Что сегодня одна добродетель растает, как воск!
— Странно, как долго колеблется пламя.
— Может, душа старого Биллевича пролетает над пламенем.
— Дурак! — вспылил князь. — Как есть дурак! Нашел время говорить о духах! В Англии есть поверье, — продолжал он, помолчав, — что если в комнате носится чей-нибудь дух, свеча горит голубым пламенем, а эти, смотри, горят, как всегда, желтым!
— Пустяки! — возразил Сакович. — В Москве есть люди…
— Тише ты!.. — перебил его Богуслав. — Мечник идет… Нет, это ветер ставнями стучит… Сами черти дали этой девушке такую тетку… Кульвец-Гиппоцентаврус! Слыхал ли ты что-нибудь подобное? Да и похожа она на настоящую химеру!
— Если вам угодно, ваше сиятельство, я на ней женюсь! Она не будет вам мешать. Пляска нас окрутит в одну минуту.
— Хорошо. Я преподнесу ей к свадьбе новое помело, а тебе фонарь, чтобы ты мог светить ей!
— Но ведь я буду твоим дядюшкой, Богусь!
— Не забывай о Касторе, — ответил князь.
— Не гладь Кастора против шерсти, милый Поллукс, а то он укусит! Разговор их прервали своим появлением мечник
— Ну, что? Можно к Оленьке? — спросил князь. Но мечник только развел руками и опустил голову.
— Ваше сиятельство! Племянница моя говорит, что завещание полковника Биллевича не дает ей права распоряжаться своей судьбою, но если бы даже оно давало ей такое право, то она не вышла бы за вас, ваше сиятельство, ибо у нее не лежит к вам сердце.
— Слышишь, Сакович?! — произнес страшным голосом Богуслав.
— Об этом завещании и я знал, — сказал мечник, — но не предполагал, чтобы оно могло быть непреодолимым препятствием.
— Плевать мне на ваши шляхетские завещания! — ответил князь. — Плевать мне на них, понимаете?
— Но мы не плюем, — запальчиво ответил мечник. — Согласно завещанию девушка должна или идти в монастырь или выйти замуж за Кмицица.
— За кого, холоп? За Кмицица? Я вам покажу Кмицица! Я вас проучу!!
— Кого это, князь, вы называете холопами? Биллевичей?!
И в страшном гневе мечник схватился за саблю, но Богуслав в ту же минуту ударил его палкой в грудь с такой силой, что шляхтич только застонал и грохнулся на пол. А князь, толкнув его ногой, открыл дверь и выбежал из комнаты.
— Господи Боже! Царица Небесная! — воскликнула панна Кульвец. Но Сакович схватил ее за руку и, приставив к ее груди кинжал, сказал:
— Тише, сокровище мое, красавица моя, не то я тебе горлышко перережу, как хромой курице!.. Сиди тут смирно и не смей ходить наверх, там теперь князь свадьбу справляет с твоей племянницей!
Но в панне Кульвец тоже текла рыцарская кровь. Едва услышала она слова Саковича, как страх ее сменился гневом и отчаянием.
— Негодяй! Разбойник! Нехристь! — крикнула она. — Зарежь меня, или я закричу на всю Речь Посполитую. Брат убит! Племянница опозорена! Не хочу и я жить! Убей, разбойник! Люди! Сюда! Смотрите!!
Сакович зажал ей рот своей сильной рукой.
— Тише, старая ведьма! Тише, перезрелая репа! — сказал он. — Я не зарежу тебя… Зачем мне отдавать черту то, что ему и так достанется? Но чтобы ты не могла кричать, как недорезанная утка, я завяжу тебе ротик твоим же платком, а сам возьму лютню и сыграю тебе серенаду. Ты меня должна полюбить.
Говоря это, староста ошмянский, с навыком настоящего разбойника, завязал ей голову платком, зажал рот, связал руки и ноги и бросил ее на диван.
Потом он сел подле нее, вытянулся поудобнее и спросил совершенно спокойным голосом, точно заводя обыкновенный разговор:
— Ну, как вы думаете, ваць-панна? По-моему, и Богусь справится без труда!
Вдруг он вскочил, так как дверь открылась и в ней появилась панна Александра.
Лицо ее было бледно, как полотно, волосы слегка растрепаны, брови были сдвинуты, а в глазах был ужас.