Потоп

Сенкевич Генрик

Увидев лежащего мечника, она встала подле него на колени и стала ощупывать рукой его голову и грудь.

Мечник глубоко вздохнул, открыл глаза, слегка приподнялся и стал обводить глазами комнату, точно проснувшись от сна; потом, опершись рукой о пол, попробовал встать при помощи племянницы, встал и, шатаясь, добрался до кресла.

Оленька только теперь увидела панну Кульвец, которая лежала связанной на диване.

— Вы ее убили? — спросила она у Саковича.

— Боже сохрани! — ответил староста ошмянский.

— Я

приказываю вам ее развязать! — сказала она повелительным тоном.

В ее словах было столько силы, что Сакович не ответил ни слова и принялся развязывать лежавшую без чувств панну Кульвец, точно получил приказание от самой княгини Радзивилл.

— А теперь, — сказала Оленька, — иди к своему пану, который лежит наверху.

— Что случилось? — крикнул, придя в себя, Сакович. — Вы ответите мне за него, ваць-панна!

— Не тебе, холоп! Прочь!

Сакович выбежал, как безумный.

XVIII

Сакович не отходил от князя два дня, так как второй припадок был еще тяжелее первого; челюсти Радзивилла были так крепко стиснуты, что их приходилось раскрывать ножом, чтобы влить в рот лекарство. Вскоре сознание к нему вернулось, но он продолжал метаться, дрожать и подскакивать на кровати, точно смертельно раненный в сердце зверь. Когда это прошло, он страшно ослабел; всю ночь он смотрел в потолок и не говорил ни слова. На следующий день, приняв одуряющее лекарство, он уснул крепким сном и проснулся только около полудня, покрытый обильным потом.

— Как вы себя чувствуете, ваше сиятельство? — спросил Сакович.

— Мне лучше. Есть какие-нибудь письма?

— Есть от курфюрста и от Стенбока; лежат на столе, но чтение их надо отложить, так как вы еще слишком слабы…

— Давай сейчас! Слышишь?

Староста ошмянский подал письма, которые Богуслав перечел по два раза, затем сказал, немного подумав:

— Завтра мы тронемся на Полесье.

— Завтра вы еще будете в кровати, как и сегодня.

— Завтра я буду на коне, как и ты… Молчи! Не возражай!

Староста умолк; настала тишина, прерываемая лишь медленным тиканьем данцигских часов.

— Совет был глуп, и выдумка глупа! — сказал вдруг князь. — А я сглупил, что послушал тебя.

— Я знал, что если дело не выгорит, то я буду виноват, — ответил Сакович.

— Потому что ты сглупил.

— Совет был очень хорош, но если у них есть на услугах какой-то дьявол, который обо всем их предупреждает, то я за это не отвечаю.

Князь приподнялся на постели.

— Ты думаешь? — спросил он, пристально глядя на Саковича.

— А разве вы не знаете папистов, ваше сиятельство?

— Знаю, знаю! Часто мне приходит в голову, что тут какое-то колдовство, а со вчерашнего дня я даже убежден. Ты угадал мою мысль, поэтому я и спросил. Но кто же из них находится в сношениях с нечистой силой?.. Ведь не она, ибо она добродетельна… И не мечник, он слишком глуп…

— А хоть бы тетка?

— Это возможно…

— Чтобы в этом

увериться, я ее вчера подвел к кресту и приставил нож к горлу… И представьте себе, ваше сиятельство… Сегодня смотрю, а острие точно в огне расплавлено.

— Покажи!

— Я бросил нож в воду, хотя на рукоятке была прекрасная бирюза.

— Тогда я тебе расскажу, что вчера произошло со мной… Я вбежал к ней, как сумасшедший. Что я говорил — не помню… Знаю только, что она крикнула: «Лучше я брошусь в огонь!» Ты знаешь, там большой камин. И вдруг она бросилась в него. Я за ней. Схватил ее. Платье на ней уже загорелось, я стал тушить. Но вдруг со мной случилось что-то странное… Челюсти сжались, точно кто-то дернул все жилы на шее… Вдруг мне показалось, что искры, которые летят от платья, превратились в пчел и зажужжали, как пчелы…

— И что же потом?

— Ничего не помню; меня охватил такой страх, точно я проваливался в какую-то бездонную пропасть. Такой страх, такой страх, что у меня даже сейчас волосы на голове поднимаются. И не только страх, а как это сказать… какая-то пустота, скука, бесконечная и непонятная усталость… Слава богу, силы небесные защитили меня, иначе я бы с тобой сегодня не разговаривал!..

— С вашим сиятельством случился припадок. Болезнь часто ставит перед глазами разные странные видения… Однако для вящей уверенности можно бы прорубить лед и сплавить эту бабу.

— Ну, черт с ней! Завтра мы и так отправляемся, а как только наступит весна, звезды будут на небе не те и ночи короткие, тогда чертей нечего бояться…

— Если мы завтра отправляемся, ваше сиятельство, то вы лучше оставьте в покое эту девушку.

— Если бы я и не хотел, то должен… Страсть мою сегодня как рукой сняло.

— Тогда отпустите их, пусть убираются ко всем чертям.

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому что шляхтич признался мне, что у него в Биллевичах зарыты огромные деньги. Если я их отпущу, они возьмут свои деньги и скроются в лесах. Лучше их здесь подержать, а деньги взять. Впрочем, он сам предложил мне их. Мы велим разрыть всю землю в его садах и найдем. Мечник, сидя здесь, не будет вопить на всю Литву, что его ограбили. Злость меня берет, когда я подумаю, сколько я здесь зря потратил на все забавы, турниры. И все зря! Зря!

— Меня самого давно злость разбирает на эту девку. Вчера, когда она вошла в комнату и крикнула мне, как последнему холопу: «Иди наверх, там лежит твой пан!» — я ей чуть голову не свернул, я подумал, что она вас ранила ножом или застрелила из пистолета.

— Ты знаешь, что я не люблю, когда кто-нибудь распоряжается у меня… И хорошо, что ты этого не сделал, иначе я велел бы пощипать тебя теми щипцами, которые были приготовлены для Пляски…

— Пляску я уже отправил обратно. Он был очень удивлен, не зная, зачем его привозили и затем увезли. Он хотел получить за труды — торговля, говорит, идет плохо. А я ему говорю: «Будь и тем доволен, что живым уезжаешь…» Но неужели мы завтра выступим в Полесье?