Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую
Шрифт:
Насыпало снегу, намело валами, будто застыли на берегу волны. Волны! И вспомнилось Алёше, как ходили они походом в Тьмутаракань. За много дней пути от русских земель через бескрайние половецкие степи стоит город Тьмутаракань. До того далеко, что уже давно и сама Тьмутаракань потеряна, а все еще говорят: «Как в Тьмутаракани» — и сразу ясно, что где-то в несусветной дали. А тогда Тьмутаракань была живым кусочком тела Руси, Тьмутараканским княжеством, в котором сидели сыны, внуки, правнуки Владимира. Был большой торговый город, стоявший у пролива меж двух тёплых морей — Сурожского и Русского, которые теперь называют Азовским и Чёрным.
Но сам Алёша был в Тьмутаракани не зимой, а летом. Весёлый оказался поход! Собрались дружины киевского и черниговского князей. Всю степь прошли, а противника так и не увидели. Воевала тогда Русь с печенегами. Правда, незадолго перед этим походом сильно разгромили печенегов под Киевом. Больше в глубь русских земель они идти не решались. Продолжали только тревожить пограничные города да далекую Тьмутаракань. Но как только узнали, что движется на них большое войско, рассыпались по степи. Так и дошли русские полки до самой Тьмутаракани, не повстречав противника. И там, дожидаясь, не вернутся ли степняки, сидели у теплого моря, жарились на горячем песке, так что стали черными, как те арабские купцы, которые приходили со своими товарами в Киев из дальних южных земель.
Сурожское море удивляло мелководьем: идешь, идёшь по воде, уже и берег едва виден вдали, а тебе все ещё по колено. Рыбины снуют прямо под ногами. И сетей не надо, хватай руками за хвост и тащи на сковороду. А в прибрежных зарослях полно птичьих гнездовий. По берегу, не боясь людей, вышагивают длинноногие цапли, полощут клювы в болотистых оконцах, выхватывая добычу, плавают в заводях тяжелые ленивые гуси и утки. Свистит, тринькает, стрекочет разноперая крылатая тварь.
Но всего больше понравилось Алеше море Русское. Уж на что хорошо несравненное озеро Неро, и то не сравнить его с Русским морем. Как вырвалась ладья из пролива на морской простор, замер Алёша, словно задохнулся от неоглядно синей дали. Прозрачней ключевой воды колыхалась она у бортов ладьи, густея, уходила вглубь, блестела и сверкала по всей немеряной шири, светясь, смыкалась над головой. Стоило прыгнуть со скалистого берега, и она будто подхватывала на лету, упруго покачивала, поддерживая и неся пловца.
Только одно не нравилось Алёше: эта чистая, прозрачная вода была обманна, её нельзя было пить, она обжигала солью и горечью глотку, сушила рот. И все они тосковали по сладкой воде родины.
От нечего делать воины развлекались, как могли. Днём лежали на прокалённом песке или в тени, под скалами. Плавали и ныряли, вытаскивая из морских волн дивную живность — огромные раковины, морских раков не с двумя, а с шестью клешнями и похожую на густой студень тварь, которая, пока была в воде, распускала прозрачные, с цветной каймой телеса, но стоило ее вытащить на горячий песок, на глазах съеживалась, меркла и таяла. И оставался от нее студень, похожий на овсяный кисель.
Ратники играли в кости и в
У киевлян сильней всех был Илюша Муравленин, молодой, недавно принятый в дружину храбр. Кто ни выйдет против него, Илюша обнимет, прижмёт к себе, словно любимую девицу, и положит на землю. Вот и все! Подходи следующий. Но против черниговца Святогора и он не мог выстоять. Святогор и правда был до того силен, что дуб с корнем мог выворотить. Похвалялся: «Мне бы за тяги земные ухватиться, я бы землю поднял!»
Оба они, что Илья, что Святогор, были незлобивы. Илья, бывало, уложит противника, а потом стоит, виновато улыбается: прости, мол, брат, так уж получилось.
И Святогор тоже. Повалив Илюшу, утешал его: «Ты еще молод, в силу не вошел. А будешь, должно быть, сильней меня».
Однажды, гуляя по берегу, набрели храбры на огромные тёсаные глыбы из белого камня. Подошли поближе, оказалось, не глыбы, а вроде бы лари, которые вытесал какой-нибудь великан. Зачем и для чего они — непонятно. Некоторые лари стоят развёрстые. Другие закрыты такими же каменными крышками. Подошёл Святогор, ухватился за крышку и приподнял её, а на дне — кости. Похоже — человечьи. Тогда и догадались, что каменные эти лари — гробы, в которых давным-давно похоронили покойников.
«Велики, должно быть, были люди в старину, — сказал кто-то. Раскинув руки, обмерил каменный гроб, повторил: — Велики!»
«И теперь такие найдутся, — ответил другой. — Вон Святогор, для него в самый раз».
«В самый раз», — подтвердил Святогор и приоткрыл ещё один каменный ларь. Здесь было пусто, и Святогор, забравшись внутрь, растянулся на каменном дне во всю длину. Колоду эту каменную и впрямь будто для него тесали — в самый раз! Постояли, поглядели, посмеялись, а потом кто-то взял да и задвинул крышку. И опять смех: «Поспи, друг, на каменном ложе, а мы погуляем. Потом воротимся — разбудим. Расскажешь, какой сон приснился!»
С тем и ушли. А когда воротились и открыли крышку, то не могли добудиться Святогора. Навсегда уснул, задохнулся. Так и схоронили богатыря в каменном гробу.
…Задумался Алёша, едва успел укрыться за забором. Сторож отворил ворота, и на улицу, весело горланя, вывалились гости братьев Петровичей. Видно, хорошо погуляли — едва на ногах стоят. А ещё немного спустя подбежала к забору челядинка, поманила Алешу.
В темноте, в чёрных сенях налетел Алеша на какую-то рухлядь. Что-то стукнуло, звякнуло; загремело.
— Кто там бродит? — окликнул спросонья холоп-придверечник, спавший в безоконной горенке за дверью. Челядинка горячими руками схватила холодную Алёшину руку, сжала крепко. Ответила охриплым от страха голосом:
— Это я, Улитка.
— Носит тебя нечистый по ночам, — проворчал придверечник, зашелся кашлем. Потом еще долго ворочался — слышно было, как скрипит под ним лавка. Челядинка все держала в горячих руках Алешину руку. А сверху, с лестничных переходов, глядела совиным взглядом Еленина мамка. Наконец, придверечник захрапел громким храпом. Челядинка прошептала едва слышно: