Повести и рассказы
Шрифт:
И сильной мускулистой рукой рванула с себя шубу вскочившая Настасья.
— Дьяволы!.. Карауль их… — бросила она гневным голосом, огляделась и, как молодая кобылица, крутобедро помчалась к обрыву, крича:
— Танюха!.. Танька!.. Бабушке скажу!..
Риги осенью топятся жарко: надо успеть к утру просушить снопы. А кто ей будет помогать? Кто привезет из лесу смолья, кто завтра подсобит молотить? Она одна. Второй год идет, как ее мужа убил под Ямбургом злодей Юденич-генерал. Кто поможет молодой
Поздняя, после третьих петухов, седая ночь. В риге жарко.
Андрюха-парень, ее сосед, снял меховую безрукавку и ворошит в печи дрова. Пахнет дымком и дурманным потом ядреных ржаных снопов.
— Спасибо тебе, Андреюшка. Нет-нет да и подсобишь мне, сироте.
— Вот еще подброшу истоплево, да и будет… Спать пойду.
Эти снопы снимешь, другие посади.
Настасья сидела возле печки на снопах грустно и не отвечала. Короткая ситцевая кофта колышется на ее высокой груди как живая, и крепкие щеки цветут.
— Только чур, уговор: Танюхе молчок, — говорит дрожащим голосом Андрей и щурит глаза на грудь Настасьи.
Настасья задышала пуще.
— Боишься? — насмешливо протянула она.
— Боюсь, — сказал Андрей и привычной рукой опрокинул Настасью на снопы.
…Было в риге очень жарко, душно. А на просторе стоял туман, и сквозь туман бельмасто намечался месяц в широком круге.
Когда Андрюха шел домой, покрытая инеем трава шуршала.
Чрез гряды, от сладких кочерыжек, из тумана в туман стрельнул длинноухий заяц.
— Улю-лю, косой! — заорал Андрей.
Близился рассвет. Творя молитву и сугорбившись, шла за водой к колодцу Татьянина бабка. Кое-где желтели в избах утренние огоньки.
Михайлов день пришел с большим снегом. Село справляло съезжий престольный праздник восьмого ноября по старому календарю. Много пива, самогонки, всякой снеди, — песни, плясы, ругань, кулаки, и колья.
Гуляла вся сельская знать, даже сам председатель исполкома прикатил из соседнего села. Священник отец Семен после обедни обходил с крестом все по порядку избы, к вечеру его водили под руки, самосильно уже стоять не мог, служил молебны на коленях, сидя и кой-как. К ночи водили под руки по почетным хозяевам и захмелевшего председателя исполкома.
К утру и председателя и попа укладывали в крайнем, под железной крышей, доме на одну кровать.
— Как бы греха не вышло, — тыкаясь носом, бубнил хозяин. — С попом вместе вроде зазорно, до кого хошь доведись…
— Ни хрена, сойдет… — мямлили гости. — Он, кутья, советскую власть-эвон как на словах-то превозносит.
Веселей всех у молодой вдовы Настасьи. Ей надо веселиться, надо парней да неженатиков прельщать: время уходит, бабье хозяйство — не хозяйство, и сердце бьется под холстом, как птица.
Встань, молодчик, прибодрись, Ай-люли, прибодрись!— гремели
Вздрагивают золотые хвостики самодельных свечей.
Андрюха изогнулся, сложил калачом руки и красуется средь хоровода.
Кого любишь, выбирай, Кого любишь, выбирай!Низкий поклон, суконная железная рука вцепилась в мягкую, шелковую руку:
Да покрепче поцелуй, Да покрепче поцелуй!и выхваченная из голосистого круга Татьяна жеманно подставляет Андрею сомкнутые губы.
— Довольно играть! — звонко, надрывно кричит вдова. — Э-эх! — Щеки ее вспыхивают, она хватается за черноволосую свою голову. — Э-эх!.. Девоньки, выпьем по стакашку… Молодчики!.. — Глаза ее ревниво взглянули на Андрея, и с злобным хохотом она ударила его по спине рукой. — Андрюша… Э-эх!..
А помнишь?
И заходил хмельной стакашек. Бледная, опечаленная, Таня подошла к окну. За окном крутил снег и рявкала гармошка.
— Плясать! Девоньки… Гуляй, вдова! — разжигающе кричала Настасья, помахивая красным платком. — И коего черта замуж не берете?.. Э-эх!.. А уж поцелую… А уж прижму…
От гармошки, гиканья и плясов дрожала печь.
Татьяне как-то по-особому, впервые стало плохо. Она быстро вышла, по дороге ее мутило, она глотала пушистый снег.
И вдруг мгновенный ужас всю сковал ее.
Целую неделю Татьяна ходила как безумная. По глухим ночам она прислушивалась к себе и тихо плакала. Бабка Дарья как-то ночью окликнула ее:
— Ты что?
Татьяна молчала.
Наутро бабка Дарья долго и пристально щуцдла ее взглядом из-под хохлатых сердитых бровей.
— Лихо тебе? Ой, девка…
Старуха поплелась к Настасье.
— Слышь-ка, вдовуха, слышь-ка, — затрясла она головой в черном повойнике. — Так-то ты караулила внучку-то мою. А ято, старая псовка, как с путной с тобой пускала в ночное девкуто. Слышь, говори, с кем она?
У Настасьи упал из рук косарь.
— А что? — И губы ее побелели.
— Что, что? Вот те и что!
— А черт ее укараулит! — вдруг закричала вдова в сморщенное старушечье лицо и загремела ухватом. — Поди узнай с кем…
Бабка Дарья трясла головой, беззубо жевала ввалившимся ртом:
— Тьфу! — и, хлопнув дверью, вышла.
Настасья повалилась на кровать, завыла в голос. Ну конечно, теперь Андрюха на Татьяне женится.
Андрей же, похрустывая морозным снегом, шел в волисполком газету почитать и думал: «У Настюхи два самовара, две корову и лошадь добрая. Татьяна победнее. На ком же? А жениться надо обязательно. Вот дьявол-то. Нешто к колдуну сходить да погадать?»