Повседневная жизнь российских жандармов
Шрифт:
Как бы то ни было, в июне 1914 года в Париж отправилась еще одна — последняя — группа чинов Охранной агентуры, состоявшая из опытного и исполнявшего обязанности старшего группы Сергея Анохина, Павла Агапина, Андрея Кавелина и Евсея Бородько. С собой они везли Красильникову подарок Спиридовича — «…два альбома современных террористов издания 1914 года, составленных при вверенной мне Агентуре по Вашим данным и по данным Особого отдела ДП». Группу, по заведенному порядку, отправили в конце июня в Ниццу, потом — в Геную и другие курортные места, которые так любили русские эмигранты, а потом из Петербурга Мельникову от Красильникова (он находился там то ли в отпуске, то ли в командировке) пришла депеша следующего содержания: «Отзовите немедленно русских из Италии в Ниццу, где ожидать дальнейших распоряжений».
В воздухе запахло порохом.
Вернувшись в начале августа в Париж, заведующий бюро Заграничной агентуры писал в Департамент полиции: «Агенты
29 августа группа Анохина на пароходе из Бордо отплыла в Англию, оттуда 12 сентября они также морем прибыли в Швецию и через Финляндию на поезде прибыли, наконец, в Петербург. К этому времени Боевая организация эсеров уже три года как прекратила свое существование, а с началом Первой мировой войны угроза терроризма вообще перестала быть реальной. Большинство русских революционеров-эмигрантов отказались от подрывных действий и вместе с правительством признали немцев общим врагом. Так война поставила точку на туристических поездках царских охранников в заповедные места русских революционеров в Европе [233] .
233
В. Л. Бурцев тоже «сложил оружие», в 1914 году вернулся в Россию, был арестован, судим и отправлен в ссылку, из которой, однако, вернулся уже в 1915 году. Ждали в Департаменте полиции и появления в родных пенатах Бориса Савинкова, но он от возвращения на родину до Февральской революции благоразумно воздержался.
Портной Лейба, ротмистр Ставраки и псовые собаки
Яркие зарисовки из повседневной жизни царских охранников, несших свою службу в царском дворце в Ливадии, во дворцах и поместьях великих князей в Ай-Тодоре, Чаире, Дюльбере, Кореизе, Хараксе и Кичкине, оставил после себя штаб-ротмистр Крымского конного ее величества государыни Александры Федоровны полка Н. Верба (Государственный архив РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 287) [234] . 4-й эскадрон полка под командованием ротмистра Клюгельгена, в котором служил Верба, в 1909 году нес охранную службу в резиденциях великих князей Александра Михайловича (Ай-Тодор), Николая Николаевича (Чаир), Петра Николаевича (Дюльбер) и Георгия Михайловича (Харакс), а к моменту приезда царской семьи в Ливадию занял казармы конвоя.
234
Когда в октябре 1894 года невеста цесаревича Алиса Гессенская в сопровождении своей старшей сестры великой княгини Елизаветы Федоровны через Симферополь и Алушту ехала на «смотрины» к будущему свекру в Ливадию, то ее экипаж конвоировало конное подразделение Крымского полка, состоявшее из крымских татар. Став императрицей, Александра Федоровна в 1909 году удостоила Крымский конный полк чести своего монаршего патронажа и покровительства.
«…По воскресеньям мы по очереди ходили в Ливадийскую церковь, — вспоминает штаб-ротмистр, — после службы оставались завтракать во Дворце, Обыкновенно завтракало много народу… за отдельными столами по 4–6 душ. Царский стол помещался посредине, за ним сидел Император, кто-нибудь из великих князей и высших чинов Двора. Императрица не выходила, она завтракала отдельно у себя с детьми, т. к. была не совсем здорова. После завтрака обыкновенно все выходили на площадку перед Дворцом, куда выходил Государь в сопровождении Министра Императорского Двора и обходил всех приглашенных, перед некоторыми он останавливался и разговаривал. С нашим командиром полка (полковником Княжевичем) он говорил каждый раз. Пришел сентябрь месяц, и наш командир сообщил приятную новость, что Ее Величество назначается шефом нашего полка в память того, что крымские татары 15 лет тому назад сопровождали Ее Величество в Ливадию… Государыне мы, 11 офицеров полка, были представлены все по очереди… Она вспоминала свой приезд в первый раз в Крым…»
Когда царь с семьей на «Штандарте» покидал Ялту. всех офицеров полка
Осенью 1910 года царская семья в Ливадию не приезжала, так как во дворце полным ходом шел ремонт. «Когда осенью 1911 года Император вошел в новый дворец, он сказал: „Совсем как в сказке!“ И действительно, вместо старого дворца, небольшого и темного, стоял белый, с башней и террасами, большой красивый дворец в мавританском и латинском стиле. Архитектор Краснов был сделан придворным архитектором…»
Память штаб-ротмистра сохранила занятный эпизод из монотонной жизни охранников осени 1911 года, вполне достойный пера Шолом-Алейхема. Вот он с некоторыми сокращениями:
«В этот приезд Государь пожелал записать себя в списки нашего полка и решил сделать мундир… Мундир, который ему сшили за глаза в Петрограде, оказался тесен и сидел не очень хорошо. Государь вызвал полковника Княжевича и спросил, есть ли у нас полковой портной и может ли он переделать мундир…» Княжевич ответил утвердительно: да, у них был полковой портной, которого звали Лейба Ляховицкий, и царь приказал послать за ним [235] . После того как Ляховицкий съездил в Ливадию на примерку царского мундира, Верба зашел к нему в мастерскую и поинтересовался:
235
Интересный факт: каждый полк в те времена — во всяком случае, в гвардии — имел своего портного, как правило, из евреев. Жаль, что евреи теперь покинули эту уважаемую профессию и переключились на торговлю и финансы! О том, чего стоили полковые портные, Верба приводит занимательный рассказ: «На представлении офицеров…осенью 1911 г. государь… рассказал: „На днях получаю прошение… читаю подписи, их было что-то четыреста, и все фамилии и имена жидовские. Оказывается, жители г. Колпина просят, чтобы я не переводил Александрийских гусар в Самару. Мне еще военный министр по этому поводу… не докладывал, а они уже просят… им, видно, выгодно, чтоб стоял кавалерийский полк…“»
— Ну, что, Лейба — был у царя?
— А вы почему думаете, что Лейба не мог быть у царя? — вопросом на вопрос ответил портной. — Конечно, был, и даже вот посмотрите, что они мне дали. Ляховицкий с гордостью показал золотые часы, подаренные Николаем II.
— Ну, расскажи, как все было.
— Как все было! Знаете, сейчас-то легко рассказывать, а вот если бы вы были на моем месте! Работаю я себе здесь — знаете, делаю себе рейтузы, вдруг подъезжает машина, и из нее выходит, на вид, генерал… Вышел ко мне и прямо: «Вы Ляховицкий?» Ну, думаю себе, заказ. — «Я самый». — «Одевайтесь в парадное платье, и сейчас вы едете со мной в Ливадию к царю». Боже ж мой, я так испугался: я, Лейба — и вдруг к царю, и какое такое у них дело! — «Не разговаривайте, скорее идем». И как взяли они меня в автомобиль, как повезли, так я думал, что умру в дороге — я ведь никогда не ездил в автомобиле, и прямо меня во дворец. Иду и думаю: если только Они на меня крикнут, я умру. Вошли в Их спальню, а Они себе вышли из другой комнаты, посмотрели на меня и говорят: «Вы Ляховицкий, портной Крымского полка?» Ну, как Они это сказали, так мне стало совсем легко. Как будто Они жили у меня пятнадцать лет. — «Я, Ваше Величество, Лейба Ляховицкий».
А тут Их лакей и мундир принес, одели Они его себе, я мигом, конечно, все размерил, мал Им очень, успел драп пощупать — и кто Им шьет? — паршивый, у нас такой никто не носит. А Они со мной разговаривают, кто командир полка и офицеров спросили, ну, я, конечно, говорю, что все у нас очень хорошо, а Они даже засмеялись и отпустили. Такие Они простые, роста небольшого и щупленькие, как наш штаб-ротмистр Мартынов. Я, конечно, Им переделал, перешил. У Них всюду орел, как на рубле: на тарелках орел, на ножах орел, даже на утюге и то орел!
На другой день повезли на примерку. Вы понимаете, я, конечно, постарался, и мундир сидел очень хорошо. Они мне: «Спасибо, — говорят, — Ляховицкий», а затем из бумажника достали новые 100 рублей и дают. Я говорю: «Извините, но денег у Вас взять не могу». Они опять засмеялись, а около Них были министры, сказали кому-то что-то — должно быть, по-французски, тот выбежал и принес часы. Они мне их дали, еще сказали: «Спасибо» и отпустили. Такой, Они, видно, добрый, а я думал, что Они будут на меня кричать [236] .
236
Рассказ Лейбы Ляховицкого приведен в соответствии с текстом автора мемуаров.