Предатель. После развода
Шрифт:
— Да ты их спрятала! Я их сейчас найду.
— Нет, — веселый хохот. — Не спрятала!
Глава 14. Злой цыпленок
— Борь, — сажусь на край кровати, на которой Борька лежит лицом к стене.
Злющий, как черт. Зубами скрипит и дергается, когда я протягиваю к нему руку, как от ожога.
— Не трогай меня… — шипит. — И уходи.
Сколько раз я сама в свое время требовала у мамы, чтобы она вышла из моей комнаты?
И, вероятно, сейчас на меня закричат,
— Проваливай! — Борька с криком подрывается и резко садится. — Оставь меня! Ты глухая?!
— Тон сменил, — в комнату заходит Герман. Держит дверь за ручку. — Хочешь обижаться, обижайся сколько влезет, Борь, но с матерью не говори в таком тоне. Ты зачем тогда сюда так бежал? Чтобы на мать срываться?
Не буду отрицать, что слова Германа отзываются во мне одновременно тоской и тихой благодарностью за то, что он не позволяет сыну мне грубить.
— Да пошел ты! — Борька выпучивает на него глаза.
— Я повторюсь, — Герман взгляда не отводит, — я все прекрасно понимаю, но до поры и до времени. Потом буду решать вопрос с тобой иначе.
— Это как же? — Борька усмехается. — Ты мне, что, угрожаешь?
— Вариантов масса, дружочек, — Герман недобро щурится. — Будешь изводить мать, младшую сестру, то здравствуй, например, частная закрытая школа. Ну, это, конечно, крайний шаг…
— Ты в своем уме? — шепчу я.
Мы вместе с Борькой шокированы словами Германа. Конечно, отчасти я согласна, что неуправляемого подростка можно определить в частную школу для социализации и дисциплины, но мать-наседка возмущена. Как это злого цыпленочка куда-то отдать?
— То есть тебя устраивает то, как он с тобой разговаривает? — Герман переводит на меня взгляд. — Я правильно понял?
— Он просто… ему надо время…
Это капец. Мне сложно. Будь мы одной семьей, то я бы безоговорочно встала на сторону Германа в его строгости. Да, нельзя с мамой говорить в таком тоне, однако…
Однако Борька возмущен тем, что у папули новая дама сердца и своей незрело частью я его поддерживаю даже в ущерб себе.
— Не надо ему время, чтобы понимать элементарные вещи, — Герман не повышает голос и не кричит. Говорит спокойно и твердо. — Ты ему не подружка, чтобы спрашивать, глухая ты или нет.
Ну, ведь прав же. Прав, сволочь, однако сам несколько часов назад шепнул мне на ухо, чтобы я не выебывалась.
Так, надо отделить Германа-козла от роли отца, который сейчас говорит дельные вещи.
— Извинись перед матерью.
У Борьки ноздри вздрагивают, а красные глаза на мокром месте. Сжимает кулаки и тяжело дышит.
— Боря ругается, да? — в комнату заглядывает Афинка. — Злой?
Борька смотрит на Афинку, покрывается красными пятнами гнева, и Герман заметно напрягается. Я тоже.
Неужели на малышку сейчас вызыерится?
— Да, — сдавленно отвечает Борька и его начинает трясти, — очень
— А мы скоро кушать будем, — Афинка прижимается к Герману и наматывает волос на пальчик, — макароны и сосиски… Идем кушать?
— Придет, — Герман выводит ее из комнаты, — если захочет. Главное, что мы и на него макароны с сосисками готовим.
Закрывает с тихим щелчком дверь. Смотрю на Борьку и понимаю, что мне сейчас не дождаться извинений, потому что в нем много боли, и в ней он обвиняет меня.
Это я позволила случиться тому, что у отца появилась новая женщина. И даже когда он повзрослеет и многое поймет, шрам от этой обиды, что мама не сохранила семью, останется. Он будет помнить свои слезы, свои крики и попытки нас склеить обратно.
— Я хочу… — сипло говорит он и сглатывает, — хочу, чтобы все было как раньше…
— Я не смогу.
— Ты не хочешь, — судорожно выдыхает через нос. — Ты сама мне говорила, что люди ошибаются, да?
— Это другое.
— Нет, — на нижних ресничках Борьки вспыхивают слезы. — И, что, теперь ты пойдешь искать себе нового мужика, да? Чтобы было честно?
Глава 15. Смешной, да?
— Я не могу быть с твоим папой, потому что он сделал мне очень больно, — шепчу я.
В который раз я пытаюсь объяснить Борьке, что измена Германа перевернула весь мой мир с ног на голову, а после прошлась катком.
Хотя мои слова противоречат тому, как я прожила весь этот сложный период. Я не плакала, я ушла с головой в работу и была очень собранной. Я не рыдала при Борисе, и теперь мои слова, что мне было больно для него — вранье.
Когда больно, плачут.
Когда больно, ищут поддержки.
Когда больно, лежат в кровати и просят об объятиях.
Для сына я не страдала. Для сына я будто нашла повод, чтобы избавиться от мужа, и жила спокойно дальше, отказываясь от разговора с Германом.
— Может, у тебя уже есть кто-то? — шипит Борис. — И ты меня тоже скоро с ним познакомишь?
Мне приходится мысленно согласиться с Германом, что надо с сыночкой быть построже и держать в его рамках.
— Борь, я понимаю, тебе сейчас очень обидно, но, — я вздыхаю, — не надо меня винить, ясно? Твой отец меня обманывал, и у него была женщина на стороне. И я не смогла после этого…
— Я буду с ними жить, — Борька перебивает меня, не желая слушать мои глупые оправдания.
Он сейчас идет ва-банк. И мне очень близка его жестокая игра, ведь я сама, будучи подростком, была упрямой, бескомпромиссной и эгоистичной.
Я понимаю, каково это, когда хочется, чтобы было только по-моему.
Я с трудом выдерживаю злой взгляд сына. Внутри идет трещина за трещиной.
Меня ведь предупреждали, что я потеряю сына.
И я знаю, что мой сыночек, мой мышонок, если сказал, то обязательно сдержит свое слово.