Преддверие (Книга 3)
Шрифт:
– Странно... Я видел вчера Миронова из твоей "Раковины".
– Занятия идут?
– Да.
– Что он еще говорил?
– Блок тяжело болен. Кажется, очень тяжело. Ходасевич собирался за город - до конца лета. Даль все еще в Москве. Может быть, пойдем?
– Что? А да, конечно. Мама беспокоится.
– Борис поднялся, не глядя на простой крест, поставленный над невысоким свежим холмиком.
– Знаешь, я и сам понимаю, что так даже лучше... Само существование стоило ей невероятных усилий... Я просто... просто... просто мне как-то не
– Она не здесь.
– Знаю. И все равно ничего не могу поделать. Пошли!
Борис, обгоняя друга, быстро зашагал по Смоленскому кладбищу.
"...До чего же все-таки странно - умирать летом, это как-то не вяжется между собой - лето и смерть... Блок болен..."
"Блок болен, а Гумми - последовательно беспощаден", - вспомнился Борису обрывок разговора в "Диске".
– У Гумми нет иного выхода: он бьется не лично с Блоком... И потом вопрос упирается в то, что это как раз тот случай, когда микрокосм не равен макрокосму...
– То есть?
– Если брать за микрокосм литературные круги Петербурга, а за макрокосм - всю остальную Россию... Гумми побеждает Блока, а по всей России... Он потому и беспощаден. Представьте фанатизм, с которым бьются защитники последней не павшей крепости, в которой хранятся святыни и знамена... Влияние на молодежь, литературный климат, борьба за сохранение лучших традиций... Поймите, первое - это не так уж и мало, и второе - это для Гумми последняя крепость.
– Гумми - монархист?
– Он - прежде всего противник идеи о праведном кровопролитии... Помните у Блейка? "The iron hand chrush'd the tyrant's head, And became a tyrant in his stead"22...
– Однако же он воевал.
– Мне думается, что это и способен понять только воевавший.
"Да, он не испытывает к Блоку ничего, кроме сострадания, - подумал Борис, - иначе бы он не пошел к нему тогда с делегацией... "Блок, не уходите, мы - люди одной культуры". Но он пошел только потому, что битва выиграна... Милый Николай Степанович! Как хочется его увидеть... Пойду завтра в студию, непременно! Сегодня уже поздно... Мама заждалась". Борис, подходивший уже к дому, непроизвольно взглянул на полускрытые пышно разросшимися тополями окна квартиры...
"Почему такой яркий свет?"
Ивлинским принадлежало теперь три узких окна: все они были празднично ярко освещены.
"Что это?!" - Борис как вкопанный замер на тротуаре: по освещенным проемам быстро скользили туда-сюда темные силуэты...
"Мама!" - в арку двора Борис почти вбежал...
– Эй!! Борька, погодь, кому говорю!
– Дворник Василий схватил Бориса за рукав. Василий, служивший в доме уже десяток лет, помнил Бориса еще тем первоклассником, которого, вместе с другими мальчишками, нередко гонял метлой с крыш дровяных сараев...
– Чего, Василий?
– Домой не ходи, вот чего...
– Ты что - пьян?!
– Ждут там, вот тебе "пьян"... Тебя ждут... Видел - мотор стоит? На нем и прикатили.
– Дворник зло сплюнул.
– Беги-ка, малый, подальше, мамаша-то как-никак
– Давно приехали?
– С час... Да куда ж ты, дурья башка?!
Борис взлетал уже по ступенькам...
В двери торчали двое парней: они не сразу поняли, что рвущийся в квартиру молодой человек и был тем, кого в ней ждали...
– Куда прешь?! Нельзя сюда...
В глубине квартиры мелькнула мама: даже издалека бледная, она стояла у косяка, наблюдая за чем-то происходившим в комнате.
Отшвырнув с дороги не пускавшего его парня (тот ударился о сложенную в углу поленницу - со стуком полетели дрова), Борис влетел в квартиру.
...Выдвинутые ящики письменного стола валялись на диване: присевший на корточки человек в черных галифе рылся в их содержимом... Часть бумаг валялась уже на полу, и по ним ходили... Распахнутые дверцы комода, перерытое постельное белье...
– Я еще раз повторяю, что мой сын выехал из города в неизвестном мне направлении, и...
– мама осеклась на середине фразы - зрачки ее глаз в ужасе расширились.
– Что здесь происходит?
– Голос Бориса прозвучал уверенно и по-взрослому властно.
– Кто такой, черт побери?!
– Я - Ивлинский.
– Ты-то нам и нужен.
– Полагаю, что я, раз вы вломились в мой дом. Еще раз спрашиваю, что здесь происходит... Г-м... Чека... понятно, благодарю Вас...
– Собирайтесь, Ивлинский. Вы арестованы по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре.
"Главное - вести себя так, будто у меня нет и не может быть никакого "Смитта" в куртке... Увереннее, естественнее, так, как не ведут себя при аресте люди, у которых грозящее смертью без суда оружие в кармане...
"Может быть по дороге удастся выбросить... Господи, хоть бы удалось! Мой, освященный, "Смитт" - в их руки... Нет, удастся, удастся..."
– Боринька, - Евгения Алексеевна Ивлинская видела, что сын был как будто в радостном опьянении - он, казалось, не замечал перед собой лиц... Щеки горели, от возбуждения его немного трясло...
– Мама, дорогая, милая, поверь мне... Самое главное ... ты... тебе не придется стыдиться меня, слышишь?
Словно во сне, Борис собрался и спустился в автомобиль.
"Боря - декабрист" - как-то обронил в разговоре с Андреем Даль. Типичный пример вытесненной биографии.
– То есть?
– Старые мистики говорят - в каждом человеке три биографии: реальная, внутренняя, вытесненная... Во мне, например, вытеснена биография музыканта... А Борис - декабрист с головы до пят, но в нем не может развиться соответствующее этой биографии проявление, так как оно противоречит окружающему миру... Заметили, например - он синтезирует понятия дружбы и политики. Типичная психология тех... "Друзья, прекрасен наш союз..." Он еще в себе давит отчасти то, чего там избытке: все эти разбавления политических акций объятиями, поцелуями, клятвами, слезами, шампанским с лихим тостом - бокалы вдребезги... Много... Не дай ему Бог случая для геройства...