Проблеск истины
Шрифт:
— Я знаю, котенок. Сейчас время такое.
— В старые времена, когда ты охотился с Отцом, наверное, все было по-другому.
— Ну, не такие уж они и старые. Сейчас даже интереснее… в некотором смысле. Тогда и в заводе не было всего этого панибратства. Отец бы просто не допустил. Помню, когда я и Мкола побратались, нас никто не одобрил, просто закрыли глаза. А сейчас все иначе. Отец рассказывает тебе вещи, каких я в старые времена от него не слышал.
— Верно. И я ему благодарна, и горжусь этим.
— Дорогая, тебе не скучно меня слушать? Я могу просто лежать,
— Ну что ты, я люблю с тобой говорить. Мы так редко бываем наедине! Разве что по ночам. Днем постоянно что-то происходит, толпятся какие-то люди… Конечно, ночью все восхитительно, ты говоришь мне нежности, я их потом вспоминаю и улыбаюсь. Но так, как сейчас — это совсем другое.
Дождь по-прежнему ровно барабанил по брезенту, заполняя вселенную, вытесняя остальные звуки, ни на йоту не сбиваясь с ритма.
— Лоуренс пытался об этом рассуждать, — сказал я, — только понять его непросто, слишком много церебрального мистицизма. Я не верю, что он когда-нибудь спал с индейской женщиной. Скорее всего даже не притронулся. Впечатлительный журналист, вдохновленный индейскими пейзажами… остальное дело заскоков, теорий и предрассудков, которых у него хватало. Писал он, конечно, изумительно. Однако красота его слога опиралась на злость, и время от времени ему нужен был самоподзавод. Многие его шаги, впрочем, заслуживают уважения, и прежде чем погрязнуть в своих теориях, он вплотную подобрался к постижению истины, о которой абсолютное большинство понятия не имеет…
— Ясно, — перебила мисс Мэри, — но при чем тут Шамба? Твоя невеста мне очень нравится, у нас с ней много общего. Из нее вышла бы идеальная вторая жена, если тебе одной мало. Зачем оправдываться ссылками на какого-то писателя? Кстати, какого Лоуренса ты имел в виду, Дэвида Герберта или Томаса Эдварда?
— Ну все, все, — сказал я. — Ты права, очень умно, возражений не имею. Сижу вот, Сименона читаю.
— Кто тебе мешает поехать в Шамбу, я не понимаю? И пережидай там дождь.
— Я хочу здесь.
— Она ведь такая хорошая, отзывчивая. Это даже невежливо, в конце концов. Подумает, что ты дождя испугался.
— Может, помиримся?
— Угу.
— Я перестану нести чушь про Лоуренса с его темными тайнами, будем сидеть вдвоем, слушать дождь, и к черту Шамбу. Думаю, Лоуренсу там не понравилось бы.
— Он любил охоту?
— Нет. Что, слава Богу, не умаляет его достоинств.
— Значит, твоей девушке он бы не понравился.
— Пожалуй. Что тоже не умаляет.
— Вы с ним были знакомы?
— Нет. Я один раз видел, как он с женой стоял под дождем перед книжным магазином Сильвии Бич на рю де л'Одеон. Они смотрели на витрину и что-то обсуждали, но внутрь не вошли. Жена такая крупная, вся в твиде, а он в мешковатом пальто, с бородой, и глаза сверкают. Я еще подумал, что он нездоров и не стоит ему мокнуть. А в магазине было уютно и тепло.
— Отчего же они не вошли?
— Понятия не имею. В те времена люди еще не имели привычки заговаривать с незнакомцами, тем более выпрашивать автографы.
— Как
— В магазине висел портрет. Мне очень нравился его сборник «Прусский офицер», и роман «Сыновья и любовники» был весьма хорош. И об Италии он красиво писал.
— Ну, об Италии любой грамотный человек может писать красиво.
— Казалось бы. На самом деле даже у самих итальянцев не выходит. У них, кстати, получается хуже всего. Исключения есть, но немного. Про Милан лучше всех написал Стендаль.
— Недавно говорил, что все писатели безумцы. Сегодня заявляешь, что они лжецы.
— Разве я говорил, что они сумасшедшие?
— А Джи-Си тебе поддакивал.
— И Отец присутствовал?
— Да. Он заявил, что главные безумцы — это егеря, и белые охотники не лучше, причем последних свели с ума егеря, которых свели с ума писатели, гоняющие по саванне на джипах.
— Умеет же сказать человек.
— Еще он предупредил, что на тебя с Джи-Си не надо обращать внимания, потому что вы оба безумцы.
— Так и есть. Только никому не рассказывай.
— Ты правда считаешь, что все писатели безумцы?
— Хорошие — да.
— А помнишь, ты злился на человека, который написал книгу, как ты сошел с ума?
— Потому что он не разобрался ни в ситуации, ни в механизме ее развития. Да еще и писал отвратительно.
— Все это очень сложно.
— Словами я не объясню. Вот напишу, тогда все поймешь.
Какое-то время я перечитывал «Дом у канала» и размышлял о животных, мокнущих под дождем. Гиппопотамы, по-видимому, чувствовали себя отлично, а вот остальным, особенно семейству кошачьих, было невесело. У травоядных, впрочем, и без погоды хватало забот, и страдали только те, для кого дождь был в новинку, то есть молодняк, родившийся после прошлого дождя. Интересно, думал я, охотятся ли крупные кошки под таким ливнем? Голод-то не тетка. С одной стороны, подкрадываться удобнее, дождь все заглушает; с другой стороны, кругом вода, которую ненавидят и львы, и леопарды, и гепарды. Последним, конечно, легче: они происходят от собак, шкура приспособлена к сырой погоде. Дождь заливает норы, поэтому змей сейчас полным — полно, как и летучих муравьев.
Я был благодарен судьбе, что в этот раз мы жили на одном месте достаточно долго и перезнакомились со здешними животными, знаем все змеиные норы и живущих там змей. Во время первого сафари мы постоянно куда-то спешили, переезжали с места на место в погоне за охотничьими трофеями. Если и видели какую — нибудь кобру, то случайно, как гремучую змею на шоссе в Вайоминге. А теперь мы знали все места, где жили кобры. Специально их, разумеется, не искали, натыкались между делом, но они были соседями, к ним ничего не стоило сходить в гости, и если кто-то случайно убивал кобру, то не абстрактную змею, а конкретную кобру из конкретной норы, залезшую куда не следует. Благодарить за эту роскошь надо было, конечно, не судьбу, а Джи-Си — именно он подарил нам возможность разбить постоянный лагерь, и наслаждаться замечательным уголком Африки, и заниматься делом, оправдывающим наше пребывание здесь.