Проблеск истины
Шрифт:
— Пига мзури, — похвалил Нгуи.
Дебба повернулась к нему, попыталась выдержать королевскую мину — и расплакалась.
— Асанта сана, — сказала она сквозь слезы.
Она плакала, а мы сидели и ждали. Успокоилась она быстро, как ребенок. Чаро закончил дело, и к газели подъехал джип, вырулив из-за крутого холма. Мтука откинул задний борт, они с Чаро раскачали газель и забросили в кузов; их фигурки и большая машина казались игрушечными на таком расстоянии. Затем джип стал подниматься вверх по склону, увеличиваясь с каждой секундой. Мне хотелось замерить дистанцию выстрела, но это было баловство, настоящий мужчина должен поражать цель с любой дистанции, с поправкой
Дебба смотрела на зверя, как будто впервые в жизни увидела газель, и трогала пальчиком небольшое отверстие: пуля пробила обе лопатки. Я боялся, что она перемажется в крови. В кузове над полом были привинчены металлические полосы, чтобы под мясом циркулировал воздух; место было не самое чистое, несмотря на частые помывки.
Дебба оставила труп в покое и тихо сидела между мной и Мтукой; мы видели, что ей не по себе, но ничего не спрашивали, а она только крепче сжимала мою кобуру. Когда мы вернулись в Шамбу, она снова взяла королевский тон, однако мысли ее где-то блуждали. Нгуи разделал газель, бросил собакам требуху и легкие, затем вычистил желудок, сложил туда сердце, почки и печень и отдал мальчишке, наказав отнести Деббе. На порог вышел мой тесть, я ему кивнул. Он принял от мальчишки белый влажный мешок с красно-лиловым содержимым и скрылся в дверях своего дома — по-настоящему красивой постройки с конической крышей и красными стенами.
Я вышел из машины и помог выйти Деббе.
— Джамбо ту.
Она ничего не ответила и ушла домой.
Между тем стемнело, и когда мы добрались до лагеря, там уже горел костер, и рядом стоял мой стул, и был приготовлен столик с выпивкой. Мвинди уже согрел воду для ванны; я хорошенько вымылся и надел пижаму, противомоскитные сапоги и тяжелый халат. Кейти ждал меня у костра.
— Джамбо, бвана.
— Джамбо, мистер Кейти. Мы добыли небольшого томми. Чаро все сделал, как надо.
Он улыбнулся, и я понял, что мы снова друзья. Улыбка у него была замечательная, такой я ни у кого не встречал.
— Присядь, Кейти.
— Нет.
— Я тебе благодарен за вчерашнее. Ты был прав и сделал именно то, что следовало. Я уже давно объяснился с отцом, сделал нужные визиты и подарки. Понятно, что ты об этом не знал. Он никчемный человек.
— Я знаю. Шамбой управляют женщины.
— Если у девчонки будет от меня сын, я дам ему хорошее образование. Он сможет стать офицером, врачом или юристом. Если захочет стать охотником, возьму его к себе и воспитаю, как своего сына. Ты все понимаешь?
— Да, бвана.
— Если будет девочка, я позабочусь о ее приданом. Она сможет жить со мной как дочь. Понятно?
— Понятно. Лучше, наверное, останься с мать.
— Я все сделаю по закону камба. Но жениться на девчонке и забрать ее домой я не могу — из-за наших дурацких законов.
— Кто-нибудь из братьев может женись, — сказал Кейти.
— Я знаю.
Тема, таким образом, была закрыта, и мы опять стали друзьями.
— Хочу с тобой ночная охота, с копьем, ты и я.
— Я только учусь, — сказал я. — Ничего толком не понимаю, и без собаки трудно.
— Никто не знает ночь. Ни я, ни ты. Никто.
— Я хочу научиться.
— Научишься. Только надо осторожно.
— Конечно.
— Никто не знает ночь. Только если на дерево заберись или безопасное место сиди. Когда ночь, зверь хозяин.
Кейти был слишком деликатен, чтобы обсуждать со мной религиозные вопросы, но в его глазах светилась искушенная мудрость старика, побывавшего на вершине холма и видевшего все земные соблазны, и я напомнил себе, что мы не должны развращать Чаро. Мне было ясно, что наша берет и теперь я запросто
— В нашей религии запретов практически нет.
— Да. Чаро рассказывай ваша религия.
— Хорошая религия. Небольшая, но очень древняя. — Да.
— Ну, спокойной ночи, — сказал я. — В лагере порядок?
— Порядок.
Я еще раз попрощался, а он еще раз поклонился, и я позавидовал Отцу: ведь Кейти был его человеком. А с другой стороны, думал я, у тебя тоже есть люди, и хотя Нгуи нельзя сравнить с Кейти по целому ряду параметров, однако он жестче и веселее, и вообще времена изменились.
Я лежал в темноте, слушая голоса ночи и пытаясь понять, о чем они говорят. Кейти был прав: никто не знает ночь. Я намеревался познакомиться с ней в одиночку, пешком. Делиться надо деньгами, а женщинами, например, не делятся; вот и ночь я ни с кем не собирался делить. Сон не шел, и снотворное принимать не хотелось: я еще не решил, выйду ли на охоту с восходом луны. Опыта обращения с копьем я не имел, поэтому идти одному не следовало; к тому же моим долгом и великим удовольствием было встретить мисс Мэри, когда она вернется в лагерь. Общаться с Деббой тоже было моим долгом и великим удовольствием, однако я знал, что до восхода луны она будет сладко спать, а потом, когда луна взойдет, нам всем предъявят счет за наши радости и печали. Я лежал в кровати, чувствуя бедром надежную твердость старого дробовика, и пистолет, мой лучший друг и строжайший судья моих рефлексов, удобно покоился между ног в инкрустированной кобуре, до блеска отполированной руками Деббы, и я был горд, что мисс Мэри вошла в мою жизнь и согласилась выйти за меня замуж, и счастлив, что меня любит мисс Дебба, королева Нгомы; с учреждением новой религии все стало проще и мы сами могли выбирать, что грешно, а что нет.
У Нгуи было пять жен — не вызывающий сомнений факт — и двадцать коров — факт, отнюдь не подтвержденный. У меня жена была всего одна, спасибо американскому закону, однако люди помнили мисс Паулину — она прожила в Африке довольно долго, и все восхищались ею, особенно Кейти и Мвинди, и считали ее моей темной индейской женой, тогда как мисс Мэри, по всеобщему убеждению, была женой светлой — и тоже индейской. Считалось, что мисс Паулина присматривает за шамбой в Америке, пока мисс Мэри живет со мной здесь, и я молчал о том, что Паулина умерла: не хотелось никого не огорчать. Не рассказывал я и о другой жене, которую разжаловал в бывшие и которую здесь бы наверняка не приняли. В целом же бытовало мнение, что если у Нгуи пять жен, то у меня их должно быть по крайней мере двенадцать, исходя из разницы в финансовом положении.
Одной из них, как полагали в лагере, была мисс Марлей Дитрих — ее знали по моей корреспонденции, по письмам с фотографиями, и были убеждены, что она работает управляющей на принадлежащей мне небольшой развлекательной шамбе под названием Лас-Вегас. Мисс Марлен считалась автором песни «Лили Марлен», а некоторые думали, что она и есть Лили Марлен. Мы еще на первом сафари любили слушать ее песню «Джонни» на стареньком патефоне с ручкой — «Голубая рапсодия» тогда только набирала популярность. Когда же мисс Марлен пела нам о шавках вокруг мокроты — так звучала на слух пацанов строка из песни «Снова влюбляюсь», — все просто сходили с ума. В те редкие минуты, когда меня одолевала грусть, Кейти, бывало, спрашивал: «Шавки вокруг мокрота?» — и мы крутили ручку патефона и с наслаждением слушали чувственный, грудной, слегка фальшивый голос моей очаровательной псевдожены.