Пробужденный
Шрифт:
– Так может, пройдем вовнутрь? – нахмурился, придав своему суровости, Кайзер и было направился к дверям. Но у Вилема не было желания пускать кого-либо в свою мастерскую
– Нет, – отказал он и закрыл дверь, – Поговорим на улице. Поглядите, какая нынче погодка чудесная. Здесь вот можно присесть и пообщаться. Слушаю вас внимательно.
Вилем присел на лавку возле мастерской. Полицейские присели рядом. Кайзер достал из внутреннего кармана накидки блокнот и карандаш.
– Что же. Вы знаете такую личность, как Мартин Беран?
– Да,
– Насколько знакомый?
– То есть насколько близко? Очень редко общаемся. Никогда просто так не болтаем, а исключительно по делу: то я ему обувь ремонтирую, то он раз в год чистит в моей мастерской трубы от сажи.
– Хорошо… А вы знаете, что он вчера скончался?
– Да, уже знаю. Сказали.
– Кто?
– Малец какой-то.
– Вы его знаете?
– Впервые в жизни видел, – соврал Вилем.
– То есть, как? Просто пришел и сказал?
– Ну да. Говорил, что просили передать. А кто именно – так и не сказал.
«Боже, зачем я вру на ровном месте? Можно ведь было этого просто не говорить»
– Ладно. Когда вы последний раз видели пана Берана?
– Вчера.
– Вчера, – повторил полицейский, – В котором часу?
– Приблизительно в одиннадцать утра. Он мне принес свои башмаки, чтобы я отремонтировал. Должен был прийти после четырех, но – так и не пришел.
– А почему он был обут в дорогую обувь, на внутренних стенках которой был ваш значок?
– Потому что я ему дал ее.
– Почему?
– Потому что у него не было другой обуви. Он собирался уходить босиком.
– То есть вы всегда даете босоногим клиентам обувь других клиентов?
– Нет, это было впервые.
– Вы же понимаете, что обувь мы вам не вернем?
– Конечно. Только не совсем понимаю, зачем она вам.
– А что вы собираетесь сказать хозяину тех дорогих башмаков?
– Ничего.
– Как это?
– А так это. Его тоже уже нет.
– Умер? – удивился Кайзер.
– Да, убили несколько дней назад.
– А кто это был? Скажете?
– Сын владельца ресторана на Соукеницкой улице.
– Того француза? Как его? Перрье?
– Да, француза.
Полицейский сидел удивленный.
– А вы могли бы показать башмаки покойного трубочиста?
– Могу, – смешок вырвался из уст Вилема, – Если вам это чем-то поможет.
Вынес истоптанную пару серых туфлей:
– Вот. Я их отремонтировал. Но ясное дело, что себе их никто не купит. Потому их тоже можете забрать их себе. Возможно, это чем-то будет полезно.
– Хм… Нет, благодарю. Мне было достаточно взглянуть. Что же, пан Сикора. Благодарю, что выделили для нас ваше время. Простите, если обидели вас чем-то или доставили вам неудобства нашим визитом. Нужно проверить все.
– Работа у вас такая.
Только полицейские развернулись, чтобы уйти, Вилем заговорил:
– Знаете, пан Гутенберг. Мне сегодня ночью привиделся странный сон.
Кайзер удивленно
– Сон?
– Да, словно Мартин Беран сказал мне, что умеет летать и прыгнул с крыши. Сегодня я таки получил известие, что он упал оттуда. Я к чему это говорю. Несколько дней назад снились мне вы. Хоть я вас до этого никогда не видел. В общем, будьте осторожны с лошадями.
Кайзер словно застыл на месте. Потом кивнул:
– Да, благодарю. Еще раз прошу прощения, – и ушел.
Сегодня у Вилема не было охоты работать, хоть ему и нравилось шить обувь. Он посмотрел в кошелек. Там был заработок за всю прошлую неделю – сто двенадцать крон.
«Так, значит, пятнадцать на жилье, двадцать на еду, еще двадцать в сундук. Остается пятьдесят семь. Пойду-таки в ресторан на Соукенницкой!»
Вилем начистил до блеска недавно сшитые для себя же башмаки и двинулся в ресторан. Официант поприветствовал его широкой улыбкой. Улыбался он постоянно, причем даже глазами: самая искренняя улыбка. Ее сложно не заметить, не отличить от других, натянутых улыбок. У Вилема потеплело на душе. Заказал кофе с молоком и сливовый пирог.
Сидел с теплом на душе, как миг спустя почуял, что повеяло холодом. Он обернулся: это был месье Перрье, владелец ресторана. У него был усталый вид и красные глаза.
Он что-то говорил повару, а тот кивал головою.
Последние несколько лет Вилем не мог себе кое-что объяснить: он начал чувствовать людей. Не то, чтобы видеть их насквозь, но настроение, душевное состояние угадывается моментально. Как в случае с Перрье: он даже не глядя почуял его душевные муки, тоску по сыну, печаль, растерянность. Вилем был уверен, что это было в своем роде прозрение, случившееся после его происшествия.
Счет обошелся в двадцать шесть крон. Не так уж и много, как думалось Вилему.
Вышел из ресторана и пошел вновь в мастерскую. Так уж не хотелось идти домой. Вилем иногда подумывал переехать в мастерскую. Можно было бы выделись себе уголок во второй комнате, в которой он писал картины. Помещение было довольно просторным, поставить кровать в угол, отделить его шкафом и занавеской. Возле окна поставить письменный стол.
«Точно, – загорелось у Вилема в голове, – на следующей неделе обязательно перееду сюда».
– Да следующей недели может не настать! – сказал кто-то, и громко засмеялся.
Вилем испугался и чуть не выкрикнул: «Кто это сказал?»
Он начал озираться. Оказалось, двое мужчин беседовали и один из них сказал эту фразу.
«Надо же, в своих мыслях так отделиться от внешнего мира, чтобы не видеть ничего вокруг себя. Прямо как Сократ! Он мог стоять часами и о чем-то размышлять. Может это и полезно, уметь уходить в свой внутренний мир. Может таким способом к какой-то истине и приду? Я, конечно, замахнулся, равняя себя с Сократом, потому как глубина моей мысли определенно не дотягивает, однако привычка эта весьма неплоха».