Прочь из чёрной дыры
Шрифт:
В квартире без отца тихо и гулко. Раньше, когда он был дома, звуки, доносящиеся из телевизора, можно было услышать даже стоя под душем. Теперь телевизора у нас нет. Он уехал к дедушке с бабушкой вместе с другими вещами. И вместе с самим отцом.
Мама всё ещё не решила, что делать, и каждый день советуется с кем-то — по телефону и в сети. Я слышу обрывки разговоров: «Ты думаешь, его надо простить?… Я не смогу делать вид, что ничего не случилось… Развод — это слишком серьёзное решение… Но ведь у большинства вот так».
В промежутках между разговорами
Мамин фитнес называется «аэробика», он был жутко популярен в её детстве. Что-то среднее между танцем и физкультурными упражнениями — не для тренированных спортсменов, а для всех желающих. Аэробику показывали по телевизору в определённое время, любой мог включить программу и повторять движения за ведущими. Спорт в каждый дом!
— Тут ничего сложного, — говорит мама. — Зато бодрит, омолаживает и помогает отвлечься от проблем.
— Понятно, — киваю я. — Это как челленджи в тик-токе. Включаешь клип и пытаешься повторять движения. Только фон здесь неудачный, лучше встань спиной к занавескам. Ты же будешь это выкладывать?
Оказалось, вся разница между челленджами и аэробикой — в том, что аэробикой занимаются не для того, чтоб выложить видео с хештэгом челленджа, а для себя.
— Не надо никого побеждать, кому-то что-то доказывать. Просто двигаешься под музыку, получаешь удовольствие… И проводишь время с пользой! — объясняет мама.
Я тоже провожу время с пользой: вытираю пыль и слушаю подборку новых рекомендованных треков. Иногда краем глаза замечаю своё отражение в зеркале на стене. В этих наушниках я очень стильно выгляжу.
Мама танцует перед ноутбуком, и вдруг в разгар тренировки звонит дед. Обычно он разговаривает с нами по телефону, а тут воспользовался мессенджером. Не прерывая занятия, мама включает телефон на громкую связь. И мы обе слышим голос отца!
— Тебе не стыдно? — кричит он, и даже через наушники я слышу его прекрасно. — Что ты за мать? Не даёшь ребёнку общаться с отцом!
Мама молча передаёт мне трубку. Я сдвигаю наушники, осторожно заглядываю в телефон и говорю:
— Давай общаться.
— И это всё? — возмущается отец. — Больше сказать нечего? И не стыдно? Конечно, добилась своего! Мать свою против меня настроила… Отца родного, можно сказать, из дома выгнала…
Мама останавливается, ставит видео на паузу.
— Ты ведь сам уехал, — спокойно напоминаю я.
— Ты вынудила меня! Своими обвинениями! Раздула из мухи слона!
— Не слушай его, ничему не верь, — просит мама. — Передай трубку мне.
Когда-то давно дед учил меня игре в «горячую картошку» — нужно было перекидывать друг другу мячик быстро-быстро: кто долго его держит в руках, тот «обжёгся». Телефон — как горячая картошка. Я почти швыряю его маме.
— Долго ещё
Мама молчит.
— Признайся, тебе просто нужен был повод, чтоб от меня избавиться? Так ведь? Я всегда это знал. С самого начала чувствовал!
— А я с самого начала верила, что мы будем вместе навсегда, — говорит мама. — Жаль, что пришлось разочароваться.
Она снова включает аэробику и начинает беззвучно плакать. Размахивает ногами, а слёзы текут по щекам.
Телефон звонит опять. Отец рвётся к нам через все доступные мессенджеры. И всё — с номера деда. Дед, наверное, выпил и спит, и даже не подозревает о том, что его телефон похищен.
Я звоню бабушке, но её телефон выключен или находится вне зоны действия сети: отец всё предусмотрел, нажал на кнопку отключения питания, так что бабушка потом решит, что её телефон разрядился и выключился сам. Я догадываюсь позвонить им с дедом по городскому, но трубку снимает отец.
Одной рукой снимает трубку в квартире дедушки и бабушки, другой — снова набирает мамин номер. Мама выключает аппарат. И тогда отец начинает доставать звонками меня.
Заблокировать номер деда мы не можем, на это отец и рассчитывает. Я отключаю звук, пишу Ли, чтоб собиралась и ждала меня внизу у подъезда, кладу в карман коробку конфет с арахисом и иду гулять.
В этом году мы с Ли ещё не виделись, но переписывались и созванивались голосом раз тридцать.
— Спасибо, что вытащила меня, — говорит Ли. — А то я повешусь с этим английским. Он сожрал мой мозг и скоро сожрёт меня. Сколько ни учи — я говорю на уровне «ай эм потато». Потому что я идиот, и ничего с этим не поделать.
— А почему тебя вообще достают на каникулах с этим английским? Для нашей школы ты вроде нормально понимаешь.
— Я же не для нашей школы учусь. Я хочу заниматься молекулярной биологией.
— С биологией у тебя вообще порядок.
— Но если я хочу всерьёз, надо знать языки. Хотя бы английский! Чтобы читать журналы. Выступать на конференциях. Чтобы быть частью мирового научного сообщества.
— Супер. А я не знаю, кем хочу стать. Может, мне тоже надо что-то учить, пока не поздно?
— Но ты английский свой подтянешь легко, если нужно! Ты понимаешь его лучше меня. Потому что у тебя с головой всё в порядке!
— Точно в порядке? Не забыла, что я тайный псих? Собак боюсь и в чёрную дыру проваливаюсь.
Ли мрачнеет. Ей так хотелось верить, что теперь, когда раскрылась правда о трусливом поступке отца, чёрная дыра мне больше не грозит.
— Быть психом — не так страшно, — помолчав, говорит Ли. — Обыватели уже осознали, что существуют люди с ментальными расстройствами. Ты можешь быть вне нормы, и всё равно ОК. Но если ты тупишь в какой-то области, в которой большинство вообще не парится, не будет тебе пощады. Меня с моим английским научное сообщество не примет. Это не считается особенностью психики. Это выглядит как лень. Как тупость. А ленивые и тупые науке не нужны!