Проигравший из-за любви
Шрифт:
— Это все деньги, которые есть у меня, — сказала она, — и я бы могла их разменять, если бы вы могли сказать, где я могу это сделать.
— Если она не фальшивая, я могу разменять сама, — сказала хозяйка. — Вам не следует бояться, что я обману вас. Я содержу этот дом уже пятнадцать лет, а до этого он принадлежал моему отцу. Но как такая молодая девица, как вы, может ходить с двадцатифунтовой банкнотой, бродя одна в такое время?
— Я собираюсь эмигрировать, — ответила Лу. — У меня достаточно денег, чтобы я могла оплатить свой проезд. Я собираюсь в Австралию, работать слугой.
— И чтобы найти себе мужа, я полагаю. Это основная причина, по которой эмигрируют молодые девушки.
— Нет, — ответила Лу со вздохом, — Нет никого
Луиза доверила банкноту хозяйке не без опасения оказаться жертвой лондонской пройдохи. Но лицо женщины казалось очень честным, да и дом находился в хорошем месте. Служанка принесла ей ужин: кусочек жареной говядины, рогалик, кусочек масла и большую кружку кофе. И отдых, и еда оказались весьма кстати для нее в данную минуту. Она ведь ничего не ела с часу дня и так долго бродила. Было так приятно сидеть, в освещенной гостиной, где все было мило и аккуратно расставлено и где большой полосатый хозяйский кот умывался на коврике перед камином.
Лу съела свой ужин, благодаря про себя хозяев и провидение за такое прибежище в этом большом ужасном городе, ужасном по причине недостаточного знания его и из-за того, что девушка слышала очень много страшных историй о его коварстве. Она улыбнулась при мысли о том, как ей легко удалось ускользнуть от мисс Томпайн. Возможно, за ней поедут в Лондон и будут искать ее, разъезжая в кэбах. Вряд ли им удастся найти ее на новой кентской дороге, проследовать тем же запутанным путем, которым прошла она, чтобы найти себе это тихое пристанище.
Хозяйка дома вернулась спустя двадцать минут и положила перед ней девятнадцать соверенов.
— Вот, — воскликнула она, — я разменяла деньги для вас, но это была не простая задача в столь позднее время, должна я вам сказать.
Лу была чрезмерно благодарна, а еще спустя четверть часа она тихо засыпала в комнате на втором этаже, окунаясь в более приятный сон, чем тот, который она знала, находясь в холодной обстановке пансиона.
Она попросила разбудить ее пораньше и поднялась в шесть часов, при первых звуках жизни в доме. Она съела завтрак и, расплатившись за услуги, оказанные ей накануне, покинула дом в семь часов, вежливо распрощавшись с хозяйкой, которая показала ей ближайшую дорогу к Темз-стрит, где Луиза должна была найти офис мистера Маравилла, корабельного брокера, чьи корабли курсировали между Лондоном и Брисбэном, перевозя огромные массы бедных людей.
Она пошла туда вдоль великой реки, все еще неся свой узелок, нашла контору и около часа прождала до ее открытия. Здесь она оплатила половину своего будущего проезда — восемь фунтов — и получила билет, обеспечивающий на первое время всем необходимым снаряжением несчастных эмигрантов.
Она видела и самого Джона Маравилла, распечатывающего письма и телеграммы со скоростью паровой машины и отдающего приказы своим четырем клеркам, записывая их на досках, пока служащие сновали туда и сюда. Аккуратный и деловой офис, шкафы из полированного красного дерева. Другие конторы, поменьше и побольше этой, открывались в соседних зданиях: зеркальные стекла, изобилие света, много свободного места и огромное количество энергии — живой и стремительной, подобной перекатывающейся ртути, — были характерными признаками подобных заведений.
Мистер Маравилл сам снизошел до того, чтобы обратиться к одинокой подательнице заявления, удивленный появлением девушки, так сильно отличающейся от основной массы эмигрантов.
— Вы собираетесь ехать одна? Хорошо, вы не могли сделать ничего лучшего. Там совсем неплохо, заработная плата в три раза больше, чем в Англии, баранина по три пенса за фунт, превосходный климат, изобилие мужей. Посодействовать в путешествии? Нет, платите сами. Странная девушка. Ну, ничего. В Австралии хорошо. И никогда не вздумайте возвращаться обратно, никто этого не делал. Джон, сделайте билет этой молодой леди. Вы пришли вовремя. Блэкволская железная дорога доставит вас к западным
Лу еще не пришла в себя, когда обнаружила, что стоит на улице с загадочным билетом-паспортом. Хотя она и стояла на лондонской улице, но чувствовала, что не принадлежит ей, не является больше частью этой деловой жизни, что она уже изгнанница. Мысль о том, что она так настойчиво хочет эмигрировать, вдруг причинила ей сильное душевное страдание. Что это за таинственные связи с родной землей? Оставить ее — все равно что проститься с мужем, другом.
Всю ночь и утро лил сильный дождь и Темз-стрит была в грязи, но эта ее грязь и слякоть не шла ни в какое сравнение с болотом западных индийских доков, к которым Луиза подошла со станции. Здесь все действительно было пропитано грязью, и ей открылся новый мир громадных кораблей, их высокие прямые мачты уходили в летнее небо, разноцветные флаги развивались на фок-мачтах, перекинутые с бортов суден трапы не оставались подолгу пустыми: товары грузились и разгружались, громоздились в огромном количестве бочки, горы сандаловых деревьев лежали повсюду, груды шерстяных мешков были разбросаны тут и там.
Лу несколько раз пришлось спросить дорогу, показывая свой билет как документ, свидетельствующий о правомерности ее пребывания в этом незнакомом мире, прежде чем она добралась наконец до длинного низкого сарая, где комендант раздавал снаряжение эмигрантам: кровати, маленькие жестяные кружки, ножи, ложки и вилки из блестящего британского металла, которые бы не рискнули положить к себе на стол даже люди среднего класса, немного скобяных изделий, мыло, одежду: голубую шерстяную фуфайку и молескиновые брюки для мужчин и серую ткань для женщин, поддеваемую под платья и юбки.
На этом складе царила настоящая предотправочная суета. Клерк сидел за столом, записывая имена эмигрантов, номера их будущих коек, здесь были и семейные парочки; количество людей в некоторых семьях выражалось дробными числами, причем половинками считались маленькие дети. В этом месте оказались и просто одиночки, и молодой сельский рабочий, бледный механик, молодая женщина и много других людей, собирающихся пересечь земной шар в поисках лучшей жизни.
Эмигранты прошли по сходням с ограждениями, напоминающими перила при входе в парижский театр. Затем они получали номера своих коек, затем проходили к мистеру Свону, распределяющему их снаряжение: сначала узкие соломенные матрасы, обшитые новым тиком, еще пахнущие мануфактурой, затем набор посуды, включающей кружку, тарелку, тазик, ножи и, наконец, три или четыре кусочка мыла, ну и для некоторых выдавали молескиновую материю и фуфайки.
Он был ярким, приятно выглядевшим джентльменом, этот мистер Свон, с дружелюбным улыбающимся лицом, которое казалось более молодым, чем должно было быть в его годы. Он провел свою жизнь, распределяя снаряжение среди эмигрантов, вручая им кастрюльки и матрасы, но никогда не помышляя о том, чтобы эмигрировать самому, он смотрел на эмиграцию как на самую милую вещь в мире, это была как бы судьба, для которой все рождались, а те, кто все же не уезжал, просто лишали Австралию дополнительных жителей. Мистер Свон выселил бы все население Британских островов и, снабдив кастрюльками, послал бы его на Юг в поисках счастья. Он был большим поклонником Шекспира, и строчки стихов этого поэта были у него на устах, он просто не мог не процитировать некоторые из них, раздавая снаряжение эмигрантам. Здесь слышалось бряцание кастрюль и кружек, хруст соломенных матрасов, людской гул. Тут и там шатались под тяжестью матрасов для семьи эмигранты, и над всем этим царил веселый голос мистера Свона, цитирующего Шекспира. А после полудня этот почтенный джентльмен отправился в Грэйвсенд, на борт «Земли обетованной», где можно было видеть его раздающим кастрюли.