Промельк Беллы.Фрагменты книги
Шрифт:
Понять отказ Луконина мы не могли. Было очевидно, что стихи Пастернака не должны ему нравиться. Они были ему непонятны, и он их отвергал. Со стихами Бродского он вряд ли был знаком, но если бы знал, то, скорее всего, тоже бы отверг. Ему нравилось более простое, земное стихосложение. Но почему он при этом не воспринимал стихи Высоцкого, было непостижимо. Я думаю, разгадка в том, что он был насквозь проникнут советской идеологией. Он был, выражаясь языком Александра Зиновьева, гомо советикус, а советская власть не могла принять творчество Высоцкого с его искренностью и свободолюбием, ведь оно отражало подлинную жизнь.
Я рассказал об этом случае, чтобы показать трудности, которые возникали на пути Володи Высоцкого.
Вскоре
Зинаида Алексеевна интересовалась у нас тем, что происходит в Москве, перипетиями литературной жизни, а мы ее расспрашивали о Бунине и Набокове, которых она знала.
После этой встречи в «Русской мысли» была опубликована статья под заголовком: «Белла Ахмадулина в Париже». Статья была чрезвычайно комплиментарной, располагалась на развороте, привлекая внимание читателей. Нам стали звонить русские парижане, радостно приветствовавшие нас и предлагавшие встретиться где-нибудь в ресторане или у них дома. Все просили Беллу прочитать стихи в каком-нибудь публичном месте.
Конечно, в Париже и Белле, и мне хотелось наверстать упущенное — увидеть и услышать тех людей, встреча с которыми помогла бы восстановить связь времен, прерванную существованием советской власти, в первую очередь литераторов и художников, эмигрировавших во Францию.
Жгучий интерес вызывал Марк Шагал. Мы мечтали встретиться с ним, прикоснуться к тайне его личности и, может быть, таким образом обрести что-то для себя, для своего пути в жизни и в искусстве.
Должен сказать, что у многих людей российского происхождения, которые были ближе к нам по возрасту, такой же интерес вызывала встреча с Беллой и, может быть, со мной как представителями современной, загадочной для них советской России. Проявлением этого интереса стал звонок Иды Шагал с предложением встретиться и показать нам работы ее отца, которые хранились у нее. Этот звонок был огромной радостью для нас. Ида познакомилась с Беллой во время первого приезда Беллы в Париж и теперь хотела возобновить знакомство.
В это время у Иды гостила Наталья Ивановна Столярова, с которой мы познакомились благодаря посредничеству Степана Татищева. С ними мы проводили в Париже много времени.
Интересно, что в ранней молодости, в Париже, Наталья Ивановна была музой Бориса Поплавского, быть может, лучшего поэта первой волны русской эмиграции. Он был влюблен в Наталью и посвятил ей свой единственный сборник стихов «Флаги». Я «открыл» это совершенно самостоятельно, листая книгу Поплавского, где перед второй частью обнаружил посвящение Наталье Столяровой. Наталья Ивановна не помнила об этом и прочла посвящение после того, как я показал ей.
История Столяровой поразительна, так же как поразительна ее наивность, из-за которой она даже раньше Цветаевой решилась на отъезд из Парижа в Москву и тоже жестоко поплатилась за это.
Поплавский умолял ее остаться и, провидя, как свойственно поэту, грядущую трагедию, предупреждал: «Когда Бог хочет наказать человека, он отнимает у него разум».
Наталья Ивановна выехала в Россию в 1934 году. В 1937-м она была арестована и просидела почти десять лет. О ее судьбе Солженицын написал, что Столярова «попала в капкан, выхвативший всю середину ее жизни». После войны она вышла на свободу, но найти работу ей было трудно. Лишь благодаря соучастию Ильи Григорьевича Эренбурга она с 1956 года стала работать у него литературным секретарем.
В Париж Наталья Ивановна
Оказалось, что о визите следует договориться с Идой за несколько дней до него: ей необходимо было вызвать бригаду рабочих, чтобы извлечь картины из сейфа в подвале дома и развесить их на места, им предназначенные. Ида хранила картины в специальном сейфе, потому что парижские воры настолько совершенны в своем ремесле, что иначе обязательно украли бы их.
Наконец, договоренность была достигнута, и мы встретились в замечательном старинном доме Иды на острове Сите, в самом центре Парижа. Эти старые дома построены на основе фахверковой системы конструкций, когда балки и стропила создают необходимый каркас дома, щебень и другой заполнитель кладется внутрь, и поверх наносится слой белой штукатурки. Деревянная основа очень красива своим черно-коричневым цветом, своей подлинностью. Белые стены оказываются как бы в раме из дерева. А картина на белой стене в своей раме предстает как бы дважды окантованной.
У Иды находились ранние и, на мой взгляд, лучшие картины Шагала. Можно представить, какое впечатление они произвели на нас, да еще в домашней камерной обстановке.
Конечно, мы с Беллой мечтали побывать у самого Шагала. Ида при нас позвонила на виллу La Colline в городок St. Paul de Vance, где жил Шагал со своей супругой Вавой — так называли друзья Валентину Григорьевну Бродскую. Ида переговорила с ней о возможности такой встречи и сразу же получила согласие. Валентина Григорьевна сообщила нам номер своего телефона и просила перезвонить, когда мы будем на юге Франции.
Однажды Марина пригласила нас в гости к Симоне Синьоре. Предварительно предупредив, чтобы мы не говорили там о политике. Она знала, как мы относимся к советскому режиму, и не хотела, чтобы мы касались этой темы. Ей было бы неприятно при Симоне услышать нашу нетерпимую критику, потому что сама Марина оставалась членом французской компартии.
Жила Симона буквально рядом с Идой Шагал на острове Сите, соединенном мостами с правым и левым берегами Сены. Дом располагался на площади Дофин и был очень похож на тот, в котором жила Ида. Тоже был построен в XVII веке и возведен на основе фахверковой системы конструкций.
Дверь нам открыла сама Симона. Ее образ чрезвычайно волновал и меня, и Беллу задолго до этой встречи. И теперь мы не могли оторвать глаз от ее лица. При этом она произвела на нас трагическое впечатление. Быть может, еще и потому, что в предощущении встречи в памяти брезжили какие-то разговоры об ее очередной размолвке с Ивом Монтаном. Она очень располнела, и, несомненно, существовал контраст между ее лицом и фигурой, утратившей былую строгость формы.
Симона угощала нас хорошим коньяком, и, как мы ни старались, разговор перешел в область политики. В этот раз получилось так, что завелся больше всех я. То ли коньяк подействовал, то ли меня как-то особенно стала раздражать политическая позиция французских коммунистов, но в возникшем разговоре, который честно, вопреки своим взглядам, переводила Марина Влади, я потерял равновесие. Когда на французском телевидении, очень достойно ведущем свои передачи, появлялось лицо лидера французских коммунистов Жоржа Марше и начинались его зажигательные речи, в которых он призывал ниспровергнуть во Франции все и вся, я выключал телевизор. Представить себе, что в цветущей стране начнется что-то похожее на то, что происходило у нас, было выше моих сил. Все мы были под впечатлением «Архипелага ГУЛАГ» и разгоревшегося скандала с высылкой Солженицына из страны. И я не стеснялся в выражениях, рассказывая об истинном положении в Советском Союзе. Ив Монтан и Симона Синьоре резко осудили в 68-м году вторжение наших танков в Прагу, а в последующие годы выступали в защиту Солженицына. И Симона слушала меня очень внимательно. И спрашивала: почему же в таком случае мы хотим вернуться из Франции на родину?