Просвещенные
Шрифт:
— А расскажите, пожалуйста, о Дульсинее…
— Это авторучка брата?
— Мм… Да. Вы сказали, что я могу взять…
— Все правильно. Оставьте себе.
— Эта ручка мне очень дорога. Ею я пишу его биографию. Мне показалось, это вполне уместно…
— Все так, конечно. Просто странно видеть ее в чужих руках. Еще до Криспина этой ручкой писал наш отец. Простите, о чем мы там говорили? Ах да. Когда стало ясно, что его воспоминания — это полный провал, она сама от него ушла.
— Но я слышал, что он…
— Так все и было.
Служанка с опахалом переносит вес с ноги на ногу и вздыхает.
— Но ведь он даже «Автоплагиатора» ей посвятил.
— Знаю. Но и эту потаскушку можно понять; представляю, как тяжело было с моим братом в то время. Он так и не научился проигрывать. Нет, Сэди тут ни при чем. Она была молода.
— Простите, но я должен снова задать этот вопрос. Извините за прямоту. Вы думаете, он покончил с собой?
Лена вздыхает и хмурится. Погружается в короткое раздумье.
— Если коротко, то нет. Не в прямом смысле. Во-первых, потому, что это смертный грех, а Криспин в конце концов увидел свет. А во-вторых, это было ему несвойственно. Правда, нормальным он не был. Но покончить с собой?..
— Что значит «нормальным он не был»?
— Все это началось, когда мама была при смерти. Сердце Криспина поразила порча. Я говорила ему, что это испытание, что нужно быть как Авраам. Помните, как Господь испытывал Авраама и приказал ему принести в жертву Исаака, своего сына. Но после того как мама умерла, Криспин был безутешен. Он прилетел из Нью-Йорка повидать ее, прилетел буквально за полдня до того, как она отдала душу Господу. Он примчался в больницу, но папа не пустил его к ней в палату попрощаться. Для маминого же блага. Папа ведь так ее любил!.. Он все надеялся, что рак можно побороть силой молитвы. Он до самого Ватикана доехал и пожертвовал целое состояние. Встал там на колени перед папой римским и умолял того попросить Господа вмешаться. Но мама так мучилась. Ужас! А Криспин уже несколько месяцев говорил, что, наверное, пора уже дать ей спокойно уйти. Легко сказать, потягивая мартини на Манхэттене. И вот когда Криспи наконец явился, отец не позволил ему увидеться с мамой. Сказал, что мама не желает его видеть. Наверное, это было неправильно. Криспин вернулся в Нью-Йорк и написал свои воспоминания. Он отказался остаться на поминки, не был и на похоронах. Когда вышел «Автоплагиатор», отец почувствовал себя обманутым. Ведь он заплатил за издание. Папа всегда давал Криспину деньги как своему отпрыску. И теперь он жутко рассердился. А досталось, как обычно, бедному Нарцисито. Он шпынял его пуще соседской собаки. А ведь Нарцисито посвятил отцу всю жизнь. Возможно, поэтому он и не дождался отцовского благоволения. Я была у Нарцисито в реабилитационном центре «Начнем сначала», а когда я ушла, он повесился. Я часто думаю, что если б я задержалась… или вовсе не приходила в тот день…
Лена замолкает и смотрит вдаль, как будто позируя для портрета. Я жду молча. Она протирает глаза. Лицо постепенно обретает прежнее выражение, на нем даже появляется улыбочка.
— Что ж, это, полагаю, типичная для состоятельных семейств история, — говорит Лена.
Служанка с опахалом смотрит на кого-то в окно, высовывает язык, морщит нос и несколько раз моргает, выпучив глаза.
— Так что случилось с Криспином?
— С возрастом понимаешь, что, когда ненавидишь кого-то всей душой, какая-то часть тебя жаждет прощения. Но тут сложно понять, действительно ты хочешь простить или просто устал ненавидеть. Я до сих пор не пойму, чего в прощении больше — великодушия или эгоизма. Возможно, поровну и того и другого. В молодости Криспин был такой талантливый. Такой озорник. Но с возрастом стал очень уж злым. Злость — штука удобная. И простая.
Стихают последние звуки гобоя в финале «Smoke Gets in Your Eyes» [96] . Компакт-диск идет на повтор, и воздух наполняет «Misty».
— Значит, вы с ним так и не помирились?
— Незадолго до его смерти, когда он в последний раз приезжал в Манилу, ну, знаете, в феврале, ради этого постыдного фиаско в Культурном центре, — так вот, перед этим он приезжал ко мне сюда. Как с неба свалился. Служанки сказали, что ко мне посетитель, я спустилась, смотрю — сидит, чемодан в ногах, обмахивается
96
* «Smoke Gets in Your Eyes»(«Дым застилает глаза») — песня, написанная композитором Джеромом Керном и либреттистом Отто Харбаком для мюзикла «Роберта» (1933). Впервые исполнена Айрин Данн в киноверсии («Роберта», 1935) с Фредом Астером и Джинджер Роджерс. Также ее пели, среди прочих, Нэт Кинг Коул (1946) и The Platters (1958; первое место в хитпараде «Биллборда»).
— Он был здесь? Он говорил что-нибудь о «Пылающих мостах»?
— О его работе мы не разговаривали.
— Долго он был здесь?
— Ну, какая спесь, он же мой младший брат.
— Нет, я спросил, долго ли он был здесь?
— Простите?
— Долго еще будешь балдеть? — не удержался я.
— А, поняла. Чуть меньше недели.
— Так долго? — Я сомкнул челюсти и поджал губы.
— Разве вы не были его другом?
— Был… то есть, прошу прощения, и остаюсь. — Мне стало стыдно. — Но меня тогда не было в городе. Мы с моей девушкой ездили в Коста-Рику, помогали строить колодцы. С моей тогдашней девушкой.
— А почему не на Филиппинах? Я думала, Коста-Рика сравнительно благополучная страна.
— Ну, мы узнали об этом, только когда уже приехали. Я вот о чем хотел спросить… Криспин здесь работал? Делал какие-нибудь записи? Или…
— Нет. Не работал. Вообще ничего не делал. Правда, это было божественно. Признаюсь, я не осмеливалась расспрашивать его про работу. Снова видеть его здесь — это было такое счастье. Я не хотела его разрушить. Он так постарел. Здесь он гулял босиком по саду. Ел очень хорошо. Мы ходили на пляж, где купались еще детьми. Говорили только о самом хорошем. Каждый вечер он читал мне вслух. В детстве мы все время друг другу читали, особенно во время войны. У него получалось лучше всех — для каждого персонажа у него был свой голос. Вы бы слышали, как он читал «Ворона» [97] , с раскатистым, леденящим кровь «р» и тому подобное. Наверное, я должна была догадаться, что так великолепно бывает только в последний раз.
97
*Имеется в виду стихотворение Эдгара По, опубликованное 29 января 1845 г. в газете «New York Evening Mirror».
Лена умолкает. Снова промакивает уголки глаз.
— Простите. Видите ли… мы ведь выросли практически одни. Папа всегда был в разъездах. Да и маму мы, в общем, не видели. Что бы там ни было написано в его воспоминаниях. У мамы были свои привязанности. Из-за отца мама еще глубже погрузилась в свою живопись, в садоводство. Я редко видела улыбку на ее лице. Развеселить ее могла только ее лучшая подруга мисс Флорентина. С которой у вас, полагаю, уже назначено интервью. Нет? Это просто обязательно. Потрясающая женщина. Она до сих пор живет одна. Архангелы хранят ее. Других домочадцев ей не надо, от прислуги она отказалась. Она была легендарной красавицей. Не то что я.
— Ну что вы, уверен, это… хм… не совсем так.
Служанка с опахалом закатывает глаза. Она теребит краешек юбки, где светло-зеленая ткань слегка истерлась.
— Ее имя шептали при дворе испанского короля. Спросите ее о кавалерах. Она будет счастлива. Мужчины сходили по ней с ума. Она могла выбирать из сотни. Но ее невозможно привязать. Даже в разговоре. Имейте в виду: тебе кажется, что ты пудришь ей мозги, и вдруг понимаешь, что это она водит тебя за нос.
— А кем она вам приходится?
— Мисс Флорентина была нашей любимой тетушкой, хотя мы и не кровные родственники. Сначала она была подругой нашего дяди Эркулео. Знаете, отец не пришел даже на его похороны. К собственному-то брату. Дядя Эркулео был… как бы это сказать… Убежденный холостяк. В те времена такого не дозволялось. У него всегда были самые красивые костюмы, а его гаспачо славился отсюда и до Шанхая. Простите, о чем я говорила?
— Вы рассказывали про последний приезд Криспина. Вы ничего странного не заметили?