Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере
Шрифт:
Неприязнь к интервентам имела идеологические корни, которые уходили в период Первой мировой войны и революций 1917 г. Мировая война, вызвав широкий всплеск патриотических настроений, оказала мощное воздействие на российскую политическую и общественную элиту. После начала боевых действий не только либеральные политики, для которых уже до войны были характерны национализм и поклонение российской государственности, но и многие социалисты сочли необходимым встать на защиту общенациональных интересов и российского государства в его смертельной схватке с врагом [480] . Они деятельно включились в работу многочисленных общественных и полугосударственных организаций, содействовавших мобилизации военных усилий России [481] . В Архангельской губернии не только властные структуры, но и образованная общественность и органы городского самоуправления активно поддержали мобилизацию общества на войну. В частности, они организовали работу архангельского отделения Земгора и Архангельского торгово-промышленного комитета, широко поддерживали благотворительность [482] .
480
О кадетах см.: Rosenberg W. Liberals in the Russian Revolution. P. 13–20. Противоположную точку зрения, утверждающую, что кадеты, несмотря на поддержку внешней политики России в годы мировой войны, сохранили свою непримиримую оппозиционность царскому режиму, см.: Гайда Ф. Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 – весна 1917 г.). М., 2003. О противоборствующих течениях
481
Питер Холквист отмечает, что многие общественные организации, возникшие в годы войны, по сути, стали продолжением государственного аппарата, и обозначает это явление как возникновение «парагосударственного комплекса», см.: Holquist P. Making War, Forging Revolution.
482
Наиболее ярко мобилизация архангельской общественности на поддержку военных усилий страны проявилась в деятельности Архангельской городской думы. См.: ГААО. Ф. 50. Оп. 1. Д. 1422, 1469, 1482, 1519, 1541 (журналы заседаний Архангельской думы за 1914–1916 гг., переписка со Всероссийским союзом городов и дело об устройстве лазарета).
Если Первая мировая война заставила многих общественных деятелей отказаться от оппозиции царскому режиму и встать на защиту интересов российского государства, то революции 1917 г. окончательно превратили не только либералов, но и значительную часть социалистов в государственников [483] . С одной стороны, революции освободили общественных деятелей от нелегкого морального груза, связанного с поддержкой в национальной войне непопулярного царского режима. С другой стороны, последовавший развал всей государственной ткани и видимое безразличие значительной части населения к судьбе страны убедили политическую элиту в том, что выживание нации и страны неразрывно связано с восстановлением сильной государственной власти. В результате к началу Гражданской войны не только белые военные, но и антибольшевистские общественные круги исповедовали национализм и этатизм и видели свою цель в защите национальных интересов России и воссоздании сильного независимого государства. Это сделало их чрезвычайно чувствительными к вмешательству внешней, хотя бы и дружественной силы в российскую национально-патриотическую борьбу против большевиков, представлявшихся ставленниками немцев. Именно опасения, что в результате интервенции будущая Россия окажется слабым, зависимым от союзников государством, в значительной мере подпитывали недовольство союзным вмешательством. Это недовольство в ходе Гражданской войны все шире распространялось среди архангельских правительственных и общественных кругов и в формировавшейся русской армии.
483
В частности, об эволюции взглядов меньшевиков см.: Galili Z., Nenarokov A.P. The Mensheviks in 1917: From Democrats to Statists // Critical Companion to the Russian Revolution. P. 267–280. О кадетах см.: Rosenberg W. Liberals in the Russian Revolution. Part II.
Недовольство интервенцией редко выражалось публично. Напротив, официальные заявления белого правительства, которыми с первого дня интервенции пестрели архангельские заборы и передовицы газет, утверждали о единстве целей и действий белой России и союзников. Так же как и союзные прокламации на Севере, они говорили о совместной борьбе против Германии, о невмешательстве союзников в русские дела и связи интервенции с прежними обязательствами союзников перед Россией [484] . Прибытие союзных контингентов на Север сопровождалось торжественными встречами и парадами. А заключение перемирия на Западном фронте мировой войны праздновалось в Архангельске так, как будто белое правительство было непосредственно причастно к этой победе и как будто естественным следующим шагом должна была стать ликвидация большевизма в России. В течение нескольких недель в городе шли торжественные молебны, военные парады, детские шествия, выступления оркестров, бесплатные киносеансы, танцевальные вечера, собрания и банкеты общественных и политических организаций, где выражалась уверенность, что союзники не сложат оружие, пока в России существует большевистская власть – это «побочное осложнение, порожденное войной» [485] .
484
См., например: Собрание узаконений и распоряжений ВУСО/ВПСО. 1918. № 1. С. 6–7; Вестник ВУСО. 1918. 25 авг.; Вестник ВПСО. 1918. 10 окт. Обращения союзного командования и дипломатических представителей см.: Англичане на Севере. С. 40; ГАРФ. Ф. 18. Оп. 1. Д. 8. Л. 4, 5–11, 17.
485
Воззвание Н.В. Чайковского // Вестник ВПСО. 1918. 13 нояб. Хронику торжеств см.: Вестник ВПСО. 1918. 17, 19, 20, 21, 23, 24, 26, 27 и 30 нояб. Речи и воззвания архангельских общественных деятелей и организаций см.: Вестник ВПСО. 1918. 17, 19, 24 нояб., 1 дек.
Когда на Север проникали сведения, что интервенция может быть прекращена, официальный Архангельск делал все возможное, чтобы добиться продолжения союзной поддержки. Так, после полученного в январе 1919 г. приглашения Антанты прислать делегатов области на Принцевы острова для переговоров с другими российскими правительствами, северные власти и общественность выступили с призывами продолжить интервенцию и с хором заверений, что ни один «разумный и честный русский гражданин» не согласился бы вести переговоры с «изменниками Родине» – большевиками [486] .
486
Приглашение на конференцию на Принцевы острова см.: Документы внешней политики СССР / Ред. А.А. Громыко. М., 1958. Т. 2. С. 45–46; FRUS. The Paris Peace Conference, 1919. Vol. 3. P. 581–583. Реакцию ВПСО и северной общественности см.: ГАРФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 9. Л. 91–91 об., 94 (журналы заседаний ВПСО, 24 и 25 января 1919 г.); Ф. 5867. Оп. 1. Д. 16. Л. 98–102 (обращение ВПСО к союзным послам, 27 января 1919 г.); FRUS. 1919. Russia. P. 35–37; Вестник ВПСО. 1919. 28, 29 и 31 янв., 1, 7, 8, 9 и 12 февр.; Северное утро. 1919. 29 янв., 6 февр.
Также, когда в марте 1919 г. Русское политическое совещание в Париже [487] сообщило, что для продолжения интервенции было бы хорошо подчеркнуть демократический характер белой власти и провести выборы в какой-нибудь представительный орган, правительство немедленно объявило о созыве областного Земско-городского совещания из представителей местного самоуправления [488] . Впрочем, когда давление из-за границы несколько ослабло, открытие совещания было отложено. Чтобы не допустить соглашения союзников с большевиками, власти Северной области пересылали за границу радикальные высказывания советских лидеров и фотографировали на занятых территориях изуродованные останки жертв красного террора как доказательства преступности большевистского режима [489] .
487
О парижском Русском политическом совещании см. в главе 3 наст. изд.
488
ГАРФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 44. Л. 39–39 об. (телеграмма Маклакова Зубову, 15 марта 1919 г.); Вестник ВПСО. 1919. 6 апр.; FRUS. 1919. Russia. P. 342–344; British Documents on Foreign Affairs. Part II. Series I. Vol. 9. Doc. 179, 182. P. 273, 295.
489
См. переписку генерал-губернатора Миллера и союзных послов и доклады заведующего Бюро печати Северной области С.Н. Мацкевича: ГАРФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 34. Л. 20, 32, 153; Д. 18. Л. 1–2 об., 4–5; Ф. 19. Оп. 1. Д. 2. Л. 76 об. О фотографировании жертв красного террора см.: Марушевский В.В. Год на Севере // Белое дело. Т. 2. С. 54.
Однако если официальный
Сформированное в Архангельске в день антибольшевистского переворота Верховное управление Северной области, которому не удалось ни добиться от союзников официального признания, ни даже склонить союзное командование к заключению договора о взаимных обязательствах и полномочиях [490] , опасалось оказаться марионеткой в руках интервентов. Оно ревностно следило за действиями союзников и остро реагировало на все приказы, хотя бы отчасти затрагивавшие сферу гражданского управления. Так, когда в августе 1918 г. британский командующий Ф.К. Пуль объявил в Архангельске комендантский час, ввел запрет на созыв митингов и собраний без разрешения военных властей и назначил союзного военного губернатора Архангельска, Верховное управление выступило с жестким осуждением этих мер, принятых в обход русского правительства [491] .
490
ВУСО еще 5 августа 1918 г. приняло решение добиваться официального признания со стороны союзников. Однако в ответ на его обращения союзные представители на Севере указали, что до упрочения положения Верховного управления они «лишены возможности… заявить об официальном его признании». См.: ГАРФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 1. Л. 6; Д. 37. Л. 40–41 об. (журналы заседаний ВУСО, 5 и 10 августа 1918 г.); Голдин В.И. Интервенция и антибольшевистское движение. С. 73.
491
См. приказы Пуля, начало августа 1918 г.: ГАРФ. Ф. 18. Оп. 1. Д. 8. Л. 1, 3, 12; Англичане на Севере. С. 41–42. Подробнее о конфликте Верховного управления с Пулем см. в главе 3 наст. изд.
Попытки Пуля настоять на военной целесообразности своих приказов и его явное сочувствие Чаплину, интриговавшему против Северного правительства, натолкнулись на ультиматум Чайковского. Престарелый глава кабинета грозил, что, если союзные власти по-прежнему будут игнорировать полномочия кабинета, «остается один исход – оставить Архангельск… и сделать попытку опереться на население в другом месте, на Урале, в Сибири и там попытаться создать общегосударственную власть» [492] . Одновременно правительство направило ноту союзным дипломатическим представителям в Архангельске, говоря об установлении в крае иностранной «оккупации», от которой необходимо ограждать «права русского государства» и «свободы руского народа» [493] . В результате резких заявлений белых властей их отношения с союзными военными и дипломатами на Севере сразу оказались натянутыми. Северное правительство с нервной подозрительностью следило за всеми действиями союзников. А представители Антанты, в свою очередь, хотя и признавали необходимость сотрудничества с русским правительством, отзывались о кабинете и его главе как о людях, плохо представляющих себе суть происходящего [494] .
492
ГАРФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 1. Л. 15, 31–31 об. (журналы заседаний ВУСО, 6 и 9 августа 1918 г.); Интервенция на Севере в документах. С. 18–19.
493
ГАРФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 29. Л. 118 об. (дополнение к меморандуму ВУСО союзным послам, 31 августа 1918 г.).
494
Ironside E. Archangel. Р. 38.
В политизированной архангельской атмосфере русские правые и либеральные круги упрекали социалистов из Верховного управления в том, что они лишь из-за своих «партийных» тенденций «будировали против англо-французского “буржуазного империализма”» и тем самым испортили отношения с союзниками [495] . Но в действительности недовольство союзным присутствием широко затронуло всю архангельскую политическую общественность и военные круги. Так, преимущественно кадетское Временное правительство Северной области, сменившее осенью 1918 г. социалистический кабинет, проявило не больше терпимости по отношению к интервентам. Спустя несколько недель после образования нового правительства его члены двойственно отреагировали на сообщения о поражениях немецких армий на Западном фронте. Хотя официальный Архангельск торжественно отмечал заключение перемирия, кабинет серьезно опасался, что теперь основные союзные силы будут переведены в Россию и что это неизбежно вызовет «нежелательные осложнения» в отношениях с русскими властями [496] . Также Чайковский настоятельно требовал от российского посла В.А. Маклакова, теперь представлявшего во Франции интересы белых правительств, чтобы тот в связи с окончанием войны добивался ограничения полномочий союзных «опекунов». Иначе, прибавлял председатель правительства, «будет не возрожденная Россия, а долговое отделение» [497] .
495
В.Б. Новая власть. Переворот 5–6 сентября. Конец 1918 года // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. 1919. № 1/2. С. 28.
496
См.: ГАРФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 11. Л. 19 об. – 20. (письмо Чайковского послу в США Б.А. Бахметьеву, 22 октября 1918 г.); Д. 1. Л. 60 (журнал заседания ВПСО, 28 октября 1918 г.).
497
ГАРФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 11. Л. 91–93 об. (набросок письма Чайковского Маклакову, 6 декабря 1918 г.).
Недовольство интервенцией, не ограничиваясь правительственными чиновниками, глубоко проникло в среду региональной общественности. Левые лидеры возмущались деятельностью союзной контрразведки: военной цензурой телеграфного сообщения и прессы, политическими арестами и действовавшими под союзным управлением лагерями для военнопленных, арестованных большевиков и советских работников, одним из которых был печально знаменитый лагерь на острове Мудьюг в устье Северной Двины [498] .
498
О цензуре и арестах, проводимых контрразведкой, см.: British Documents on Foreign Affairs. Part II. Series A. Vol. 1. Doc. 24. Р. 144; ГАРФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 1. Л. 114; Д. 8. Л. 395 об. – 396; Д. 60. Л. 30–30 об.; Д. 37. Л. 59; Ф. 18. Оп. 1. Д. 16. Л. 36, 55–55 об. (постановления ВУСО и переписка с союзными властями); Англичане на Севере. С. 42–43. Протесты профсоюзов против арестов см.: ГАРФ. Ф. 18. Оп. 1. Д. 17. Л. 26; Ф. 4065. Оп. 1. Д. 2. Л. 75–75 об.; Ф. 16. Оп. 1. Д. 1. Л. 58. О союзном лагере на о. Мудьюг, через который за время его существования с августа 1918 г. по май 1919 г. прошло около 1000 заключенных, см.: Рассказов П.П. Записки заключенного. Архангельск, 1928. С. 12, 45–47; Потылицын А.И. Белый террор на Севере. 1918–1920 гг. Архангельск, 1931. С. 45–46, 53. О других лагерях см.: Колосов В. По тюрьмам белоинтервентов // Интервенция на Советском Севере. 1918–1920. Архангельск, 1939. С. 87–93.
Со своей стороны, архангельские торгово-промышленные круги упрекали союзников в произвольном хозяйничанье на Севере и притеснении русской торговли. В письме к правительству они указывали, что регулирование северного экспорта со стороны Союзного комитета снабжения привело к тому, что, например, в навигацию 1918 г. на агентов союзников пришлось 74 % всего экспорта и лишь 26 % – на частный, преимущественно русский, экспорт [499] . Региональная газета «Русский Север» весной 1919 г. открыто обвинила иностранцев в том, что они просто хотели ограбить Север. Используя его временную беззащитность, интервенты якобы пришли ухватить «лакомый кусочек», обрекая край в будущем на нищету и вымирание [500] .
499
Записка Архангельского торгово-промышленного союза генералу Миллеру о торговле в 1918 г. // Северный фронт. Борьба Советского народа против иностранной военной интервенции и белогвардейщины на Советском Севере (1918–1920). М., 1961. Док. 57.
500
Русский Север. 1919. 5 марта.