Провинциальные душегубы
Шрифт:
– Осенью?! Я сейчас хочу жить! Что я буду делать целых два месяца?! А Италия всего лишь на две недели – твой муж не только хам, но и жаден до неприличия!!!
– Мама! Анюте скоро в школу, почитай с ней, все веселее будет.
– Как была продавщицей – так и помрешь ею! С ребенком должен заниматься специалист, или твой муж так обеднел, что вам это не по карману?!
Утро катилось своим, многократно пройденным путем – намеки тещи на его связь с Марибэль не волновали Михаила, он отлично знал, что Алевтина Ивановна, считая любовницу обязательным спутником богатого мужчины, никогда напрямую не скажет о ней дочери. Их ежедневная утренняя перестрелка приближалась к традиционному завершению, и теща уже готовилась привычно пройтись по узкому,
Признаться, появление этой работницы физического труда было эффектным: Алевтина Ивановна как раз находилась на пике своего выступления – на самой высокой ноте, как по тону своего свободного голоса, так и по накалу своих не менее свободных выражений, когда голые коричневые ступни и голени внезапной гости похоронили все надежды оратора завершить выступление, все, что могла сказать Алевтина Ивановна это:
– Сумасшедший дом! Тебе-то чего надо?!
– Заткнись, Алька! Я такое скажу!!! Фомича кто-то зарезал! Ну, твоего директора, Наташка! Сейчас милиция его увезла! А крови то, крови. Ну что, Алька, с кем собачиться-то теперь будешь?
Никогда еще супруги Окуловы и Алевтина Ивановна Слепых не были так ошеломлены и беззащитны: их лица – зеркала их душ – были открыты острому взору незваной гостьи, задыхающейся от невозможности переварить весь объем ценной информации, для ускорения процесса Фирюзе пришлось даже побегать от одного открытого шлюза к другому: Михаил-Наталья-Алевтина Ивановна, чтобы впитать все соки и запахи без остатка.
Лицо неподвижной Натальи, еще недавно такое круглое и безмятежное погружалось в волны семи бального шторма – давно забытые чувства и мысли беспрепятственно овладевали им, выедая нос, щеки и лоб; лишь глаза, как стены средневековой крепости, еще сдерживали захватчиков, но и они рухнули и подобно расплывающимся вселенным зарябили цветами и бликами страха, отчаяния и абсолютного горя – надежды нет, только мысль острая как бумага – кругом вода, и уже не спастись!
Сорокапятилетний уважаемый бизнесмен Михаил Андреевич Окулов провалился в другую галактику, перед Фирюзой стоял семнадцатилетний мальчишка, трясущийся от нестерпимой жажды и страха; нелепым скачком он кинулся к гибнущей Наталье и обеими руками прижал ее голову к своей груди – бормоча лишь одно слово: «Нет!», он из последних трясущихся мальчишеских сил держал ее над черной бездной.
Теплые невидимые ладони обхватили Наталью – Господь всегда с нами, а больше ничего и не надо, и два божьих слова – Алина и Анна вернули Наталье жизнь и надежду. Ощутив тепло под своими руками, но еще не веря в спасение, Михаил медленно развел их и со страхом посмотрел в глаза Натальи, он не чувствовал ее как свою жену, но лишь отчаянно, до судорог жаждал, чтобы его любили, любили хоть малую толику так, как любила семнадцатилетняя Наташа своего учителя географии; а иначе – зачем все? Он ждал этого много лет, но только после рождения их второй дочери Анны понял, что стал для этой женщины, пусть и вместе с дочерьми, ее миром, которым она дышала, жила, страдала, но не умирала – смерть она оставила учителю.
А что же лицо Алевтины Ивановны? Нет, космосом тут и не пахло – из глубокой
Время и пространство вернулось в особняк нувориша, Михаил помог жене подняться и спросил у Фирюзы: « Когда и где?»
– Ты что глухой, что ли? Говорю – сегодня перед мэрией!
Телефонный звонок прервал Фирюзу – Михаил услышал в трубке усталый голос Карпухина и вновь, уже спокойно, воспринял новость об убийстве Степана Фомича Шурыгина и объяснения друга о том, что он занят, и встретиться они не смогут.
Но не все миры в особняке нувориша успокоились и вернулись на свои орбиты – в душе прекрасной затворницы уже разгорелся пожар мировой войны и сонмы жертв и разрушений встали в очередь на ее костер.
А воскресное утро продолжалось. Огромная, кованая кровать, еженощно выдерживающая уже более тридцати лет двух сказочных великанов, пуста. Но ведь еще так рано, что даже лучший друг и советчик не продвинутых, так и не поборовших наследие совка, доверчивых российских граждан – телевизор еще не успел сообщить, ни одной интересной новости с необъятных просторов Родины, ну кроме, пожалуй, прогноза погоды. Время над Россией – прозрачно и чисто, все еще только будет, и лишь маленькой черной смородинкой в серебристой оплетке оазис южнорусских степей Лучаны дразнит линзы сотен, а может и тысяч спутников-шпионов и спутников-разведчиков, уставившихся на него из околоземного пространства.
Квадратной, медового цвета кухни каким-то волшебным образом, но удавалось комфортно разместить в своем чреве необъятную чету Варенец Аркадия Николаевича и Дарью Сергеевну. Супруги, сидя за массивным, устойчивым столом на не менее устойчивых стульях чаевничали и взволнованно обсуждали прошедшие день и ночь. Аркадий Николаевич, глубоко уважающий свою супругу за ум и трезвый взгляд на жизнь, обиженно и смущенно жаловался ей на своего старого друга и, особенно, на его нелепую смерть:
– Степа совсем уже из ума выжил – такое кричать, да как еще он на крышу забрался с его-то спиной?! А ночью, он там так и остался протестовать? И где Армен был, я его вообще на площади не видел! Ничего не понимаю! Кто, за что?
– Не полошись! Случившегося уже не воротишь, а вот разгребать долго придется.
– Да здесь же не Москва, в самом деле. У нас если и кокнут кого, так по пьяни. Ну, или из ревности – так тоже по пьяни, а тут…
– Степан давно уже чудил и плохо чудил, людей много на него обиженных – завод то закрыли!
– Так это ж не он закрыл!
– Он – не он, а что эти рыбы столичные баяли – денег на очистные нет, а кто у нас двадцать лет за экологию боролся – чистый воздух, чистый воздух; ну вот, завод и стоит, а люди лапу сосут!
– Так ты думаешь за это?
– Ох! Да если бы за это! Боюсь я, Аркаша! Люди здесь конечно всякие, да и время нелегкое, не для клоунов вроде Степы. Но уж больно нехорошо его убили – напоказ будто! Ну как вроде котята мы, и нас как бы носом в него тычат, ну приучают к чистоте. А Степа – ну, вроде… сам понимаешь…
– Политика что ли? Да кому мы нужны! У нас люди после девяностых сильно поумнели, да и тогда дураками не были – Степана даже в союзные депутаты народ не выбрал, а уж как он соловьем заливался за свою экологию да гласность, даже из партии вышел! Это в Москве свободных шибко много всегда было, а нам чудить некогда, да и не на что!
– Да какая политика! Ты вот закончишь свой срок, а потом назначат кого надо и все, депутатам твоим даже болтать не о чем будет – только руки поднимать. Да проснись ты! Степана твоего все знали как облупленного, но и он всех знал! Ведь на его глазах весь город вырос – к нему же, в школу-то, совсем не смышленышей вели, а кто и что из них получилось – Степан знал лучше всех, уж кем-кем, а дураком он точно не был!
– Да о чем ты? Тайны, что ли какие-то? Да откуда они возьмутся то? Чего скрывать то? А главное – чтобы за это убивать…