Провинциальные душегубы
Шрифт:
– Ты вот много чего знаешь! А про Окуловых не подумал?
– Да ты что! Мишка нормальный мужик, ну покричал Степан против его цеха, так ведь работает же.
– Да причем здесь цех! Он Степана со школы за три версты обходил, а Наталью года три после свадьбы на улицу одну не отпускал! Но ты же все знаешь!
– Так Мишка, что ли?
– Да что ты к нему привязался! У него хоть голова на плечах имеется, а у того, кто Степана убил – точно снесло!
– А кто тогда?
– Да хоть эти французики! Устроил там немец непонятно что – и кабаком не назовешь, и на воскресное кафе не тянет; на что надеялся – откуда у нас в Лучанах богема?!
– Нет, ну подумать на них конечно можно – Степан славно их в пьесе отделал, как там у него – «…хоть порода, хоть дворняга, без цепи ты – доходяга!»; но чтобы Алевтина
– Алька та еще стерва! Но в «Оноре» и молодежь трется, а зубки у них покрепче будут!
– Ты о ком? Туда вроде только Антон с Астрой забегают и все.
– Ну, Астре еще далековато до Алевтины топать, а стараться она будет, если, конечно, столичным воспитанием не стошнит – она же всех дураками считает, а брезгливость – не для гастарбайтеров. Но ты не всех молодых вспомнил – после нового года Алевтина двух девиц в «ОНОРЕ» вывела – Вику и Кристину, ну Кристина Туушканова – ее мать Анна у тебя работает.
– Так она же еще в школе учится, какой ей кабак! И Анна куда смотрит?! Вот зараза старая, эта курица вечно к молоденьким девчонкам лезет, все учит уму-разуму, а сама последние мозги по заграницам развезла! Чего Михаил ей денег все валит, сидела бы тихо в своем скворечнике и пенсию считала, ведь до беды может дойти – помнишь?
– Да… поговорить с их родителями не мешало бы!
– Думаешь надо? Ох, Алевтина, дождешься ты у меня когда-нибудь! Но Степан тут ведь не причем, правда?
– Ты откуда знаешь? А чего они с Арменом не поделили?
– Да кто их старых разберет – все могилки советские раскапывали да закапывали – всех же проштамповать надо: этого – репрессировали, этот – сам репрессировал, этих в Сибирь угнали, эти – знали, но молчали. Армен, вроде, высказался, что пора уже завязывать с кладбищем – типа, что было, то и было и все это – наше – и хорошее, и плохое; а Степан его облаял. Но точно я не знаю – ни друг с другом, ни друг о друге они не говорили.
– Армену тяжко придется, у него кроме Степана никого здесь нет. И к родне не поедет – если в девяностые не уехал, а как звали…, теперь уже не позовут – русским стал. Ты, Аркаша, к делу его пристрой, ему ведь деньги не нужны, главное – чтобы было, зачем утром вставать и день жить.
– Это всем не помешает. Слушай, Дарья! Чую я, что знаешь ты что-то или думаешь на кого! Ну, скажи – кто?
– Думаю я много про кого – устанешь слушать! А может, и по пьянке кто злодеем стал. Что за праздник такой появился – напьются и маршируют, а домой расходятся уже на карачках, всю площадь изгадят!
– Совсем ты меня запутала! Ничего не понимаю! Так кто же тогда?
– Эх, Аркаша! Уж не знаю – нужно нам это или нет. Но старики не должны так умирать – ведь Степан добрый был и доверчивый.
– Ну, ты и скажешь – доверчивый! Он же директором школы был. И статьи его в газетах печатали.
– Точно – Фирюза! Где она сейчас полы моет, школа ведь на каникулах?
– А ей- то зачем Степана убивать?
– Ладно, давай, пей чай, сегодня тебе покоя точно не будет.
И, кляня себя за многие знания людских тайн и секретов, весьма достойная душой и телом супруга лучановского мэра торопила мужа на службу, тревожно поглядывая на телефон и бормоча про себя: «Нет, не может быть, ну а если… Беда, беда, о Господи!»
Глава 3. Трубите сбор, поручик!
Здание лучановской городской администрации, построенное еще в далекие сороковые в стиле сталинского неоклассицизма, было хорошо знакомо всем горожанам своим традиционным бело-рыжим окрасом. Но, за два дня до празднования дня города, оно внезапно преобразилось в абсолютное подобие древнегреческого культового сооружения, и все благодаря нерасторопности мэровского завхоза (вернее, его пьянству и лени), из-за чего в наличии оказалась лишь белая краска, которой и пришлось спешно покрыть этот единственный местный архитектурный шедевр. Увы, но свободная и демократическая Россия заполняет свои провинции лишь торговыми центрами, собранными как китайские конструкторы быстро и дешево. Хотя, нет худо без добра – благодаря завхозовским порокам у лучановцев и гостей города внезапно открылся самый настоящий третий глаз, способный пронзать пространство и время. Что не верите? Ну, тогда – велком ту Лучаны; где непонятно
Между тем воскресное утро уже наступило, и вневременной портал, замаскированный табличкой «Лучановская городская администрация», заработал как часы, неумолимо засасывая в свои глубины всех, кто входил в эти звездные врата, но никого не выпуская обратно на землю. А кто входил? Давайте считать. Сначала засосало весьма пожилую татарочку в синем рабочем халате по имени Фирюза Абакумова; затем, худенькую и тоже пожилую, но немного, девушку, длинношеюю и длинноногую Марибэль Лаврову; потом, молодого, подкаченного, начинающего лысеть мужчину по имени Виктор Эдуардович Лоза, двух активных, подтянутых матрон с полными сумками всего необходимого для садово-огородного отдыха. И наконец, когда перед звездными вратами предстал сам Аркадий Николаевич Варенец, портал выдохнул, готовясь заработать на полную катушку и отправить этого великана прямиком к далеким звездам, будущий пассажир громко и неуважительно высморкался и, о горе, чудо исчезло! Аркадий Николаевич уже открывал дверь пусть и странноватого, белоснежного, но российского административного здания. Нет, нет – сам портал не исчез – лишь затаился, обидевшись на своего несостоявшегося пассажира, но не будет Аркадий Николаевич сморкаться вечно, и звездное чудо замерло на низком старте, готовясь смять все законы разума и логики, и погрузить Лучаны в водоворот безмерного счастья и безысходного горя.
И вот Аркадий Николаевич плавно и величаво шествует в свой кабинет, расположенный на втором этаже здания, стоически настраиваясь на ненавистный, всячески и всегда избегаемый им труд по устранению последствий любых непредвиденных и нежелательных обстоятельств. Эта нелюбовь лучановского мэра к мозговым штурмам, сумятице и иному подобному нерациональному расходованию внутренних ресурсов человеческого организма, как своего, так и подчиненных, была хорошо известна областному начальству, задерганному и часто сменяемому, но всегда готовому исполнить любую, даже самую продвинутую московскую глупость. Хотя, следует заметить, что отношения этих двух уровней губернской власти пусть и складывались поначалу излишне эмоционально, но всегда заканчивались предсказуемо. Потратив значительные усилия по пробуждению лучановского болота и его наполнению импульсами ускорения и инициативы, молодые европейски образованные царские наместники внезапно обнаруживали, что все не так уж и плохо. И отопительный сезон в Лучанах начинался вовремя, без привычных скандалов и неплатежей; и традиционный автомобильный сезон всегда проходил тихо и буднично без непосредственных демократических волеизъявлений местного населения. Ну а признание собственных ошибок, пусть и не всегда, но ведет если не к их исправлению, то, хотя бы, к их недопущению в дальнейшем; и Аркадий Николаевич, вальяжно раскинувшись в огромном кресле, уже с глубоким личным удовлетворением мог рассматривать вновь ставшие просто предметами интерьера его кабинета молчащие телефонные аппараты-вертушки и не рычать на свою вечно несчастную секретаршу Марибэль с ее такой же вечной репликой: «Почта, Аркадий Николаевич!».
Но сегодня добраться до двери своего кабинета-крепости Аркадию Николаевичу удалось не сразу. Открытые, честные и, самое главное, громкие высказывания коренной лучановки Фирюзы Абакумовой заполонили его приемную и заставили его секретаря уйти в глухую оборону – прикрыв большой кожаной папкой свою впалую грудь, вечная девушка Марибэль Лаврова плотно воткнула свои тощие лопатки в дальнюю стенку мэровской приемной.
– Да он твоего Мишку чуть-чуть не дожал! Оставил бы голым и все! Да ты и сама могла его скинуть с крыши – последние мозги потеряла из-за этого кобеля. Да хоть бы было что у тебя, а то ни ребенка, ни котенка, живешь и то по ночам, когда Мишка заявится, ведь не любишь же – он тебе вроде таблетки какой…