Провинциальные душегубы
Шрифт:
– А если не хочешь, не можешь или думаешь по-другому, то ты гумус – паши, жирей, глупей и переваривайся во славу нового человека!
– А вы хотите иначе? Что ж, Сергей Васильевич, а давайте поговорим про это «иначе»! Ответьте, только честно, вот вы – сегодняшний, с интеллектом явно выше среднего, стремящийся стать тем, кто решает за себя и за других – вы способны превратиться в просто серую массу, ползущую по приказу командиров на смерть где-то в богом забытом лесу? И помните, никто даже не узнает – сдохли вы при выполнении приказа или струсив! Тоталитарное общество не разделяет личность и массу – все равны, все рабы.
– А личность, как я понимаю,
– Слушайте! У меня такое впечатление, что я вас невинности лишаю.
– Не знаю, грязно это как то все, не по-людски.
– Когда подыхаешь с голоду – не брезгуешь и падалью, а мы сейчас не в том положении, чтобы о душе заботиться. Да проснитесь же, наконец! Мир вступает в эпоху катастроф, нет времени мыть руки, но прекрасное будущее возможно!
– После переваривания шансов нет!
– Вы думаете, они способны это понять? А вот и подъезжаем!
Поезд плавно затормозил возле одноэтажного деревянного здания с большими фасадными окнами, за которыми был округлый холл, заставленный отполированными до блеска массивными скамьями, и несколько примыкающих к холлу комнатенок, заглядывающих в него сумрачными отверстиями-ракушками – перед вами, уважаемые читатели, типичное здание старого железнодорожного вокзала южной глубинки России.
Небольшая площадь перед вокзалом была, как принято, оформлена красочными цветочными клумбами и ровненьким новеньким асфальтом, очищенным от пережитков дикого капитализма девяностых – многочисленных киосков.
Наиль Равильевич Гонсалес, именно так звали пожилого пассажира, небрежно надел самый вызывающий предмет своего туалета – розовый берет, а надо сказать, что в Лучанах, и не только там, данный предмет был столь же редким, как и розовый слон, например. Сергей Васильевич Галушкин поступил не менее странно со своей головой – на ней красовался настоящий белый колониальный шлем, привезенный из прошлогоднего отпуска в Юго-Восточной Азии.
Наши пассажиры неспешно выбрались из комфортного вагона на улицу, прямо на тяжелый, раскаленный жаром неумолимого светила воздух. Беднягам казалось, что их руки и ноги погрузились в горячую воду; не хотелось двигаться и разговаривать – глаза упорно искали спасительную тень, и она (эта тень) в буквальном смысле материализовалось перед ними – среднего роста, жилистый мужик лет сорока пяти, в рабочем комбинезоне со шлангом в руке выпрямился и заслонил им солнце.
То, что последовало в дальнейшем, навсегда запомнилось гостям, но запомнилось по-разному: Сергей Васильевич Галушкин никогда в жизни больше не хохотал так безудержно и облегченно, как в тринадцать часов пятьдесят пять минут местного времени на железнодорожном вокзале мало кому известного городка с названием Лучаны. А Наиль Равильевич Гонсалес, в это же время и в этом же месте, был оскорблен настолько, что окончательно и бесповоротно решил – никакие личности, какими бы сильными они не были, не спасут эту проклятую страну, упрямо и нагло преграждающую передовому человечеству путь к гармонии и совершенству.
Да, да, все произошло именно из-за розового берета и белого пробкового шлема и только. Сами гости вели себя очень вежливо, просто очень-очень вежливо: совсем как просвещенные белые проповедники в отсталой черной Африке они мягко, стараясь не задеть аборигена и ни в коем случае не оскорбить его своим иным социальным статусом, как культурные и воспитанные личности всего лишь спросили: «Как пройти в мэрию?».
Несомненно, советская школа обладала рядом недостатков, но и достоинств тоже было немало. Ведь
Личности молчали, не в силах с ходу въехать в смысл происходящего, а потом одна из них мягко сползла на асфальт – было на удивление тихо, даже поезда замерли на путях, будто повинуясь приказу диспетчера-режиссера: «Держать паузу!», и в этой тишине на правой скуле прибывшего пассажира Гонсалеса всеми цветами радуги цвела и наливалась большая шишка. Очнувшись от несправедливо полученной обиды, Сергей Галушкин ойкнул при виде своего согнутого попутчика, а особенно – разноцветной скулы, и кинулся его поднимать, с помощью прохожего он отвел старика в здание вокзала, ну а виновники происшествия (розовый берет, пробковый шлем и жилистый мужик со шлангом) остались на привокзальной площади.
Но все еще только начиналось: когда Наиль Равильевич стал уже приходить в себя, пока еще смутно осознавая всю глубину своего унижения; белокожая, коренастая аборигенка, вынырнув откуда-то из глубин сумрачного вокзального царства, решительно двинулась к ослабевшей жертве. Угрожающе выставив перед собой какое-то странное оружие, вытянутое подобно большой рыбине, незнакомка, вплотную приблизившись к Наилю Равильевичу, приказала: «Приложи!» и ткнула оружием в разноцветную скулу жертвы.
Придя в себя уже вторично за столь короткое время, Сергей Галушкин отказывался верить своим глазам: правую часть лица его попутчика почему-то прикрывала большая мороженая рыба, приглядевшись, Галушкин всхлипнул: «Горбуша!». Пытаясь найти хоть какие-то закономерности в этом диком провинциальном хаосе и не находя их, он уже безнадежно и потому смиренно принял следующий удар судьбы.
Победно и угрожающе под сводами лучановского вокзала разнесся гортанный крик: «РРР ги но! РРР ги но!» Это черные всадники Древней Азии, словно песчаная буря, неслись на беззащитных пассажиров российских железных дорог, чей обострившийся слух с ужасом ловил бряцанье грозного оружия и топот резвых коней, густая черная пыль, верный спутник этих воинов Апокалипсиса, захватывала все новые и новые уголки вокзального здания. А вот и первый воин в синих доспехах – женщина?!
Широкое скуластое лицо, загадочное и надменное, сведенные брови-стрелы, крепкая рука, беспощадно сжимающая… Швабру?!
– Ну чего ты орешь?! Никто тебе не мешает мыть! А пылюги-то подняла…
Кругленькая блондинка склонилась над Наилем Равильевичем:
– Ничего, дедушка, не волнуйся, отдышись.
И обратившись уже к Галушкину, вокзальный диспетчер Маргарита Бочкина смущенно улыбнулась:
– Вы уж извините – просто первое попавшее приложить схватила, до аптечки далеко идти…
Возмущенно постучав резиновыми шлепанцами, будто копытами, о бетонный вокзальный пол, Фирюза упрямо сдвинула щеткой кучу пыли и мусора ближе к выходу, одновременно пнув металлическое ведро с водой, и, крикнув напоследок свое вечное: «Ноги! Ноги убирай!», уставилась на Гонсалеса: