Провокатор
Шрифт:
– Александров, ты не пунктуален, - процедил сквозь зубы.
– Цава?
– изумился я.
– Тсс!
– Ты что? Зачем весь этот маскарад? Очки? Борода?
– На всякий случай.
– Совсем плох!
– И покрутил пальцем у виска.
– Это твои, Александров, дела плохи.
– И жмурился от солнечного осеннего света. Листья начинали покрываться желтизной, подрагивали от синего ветра. По аллеям юной шлюшой гуляла молодая осень.
– Почему?
– Пять тысяч баксов имеются?
–
– Именно.
– Н-н-нет...
– И задал пустой вопрос: - А зачем?
– Пять штук, оказывается, стоит на сегодняшний день жизнь, - ответил мой друг. И объяснил популярно, что в вышестоящую судебную инстанцию пошла просьба о помиловании моего подопечного Кулешова; а в той инстанции есть ход к одному удивительно душевному человечку; и этот самый душевный человечек готов оказать услугу, но поскольку у него в одночасье сгорели дача, машина, квартира, то он нуждается в материальной помощи.
– Бред какой-то, - не выдержал я.
– Чтобы дача, машина, квартира - и сразу?..
– Ты глуп, Александров, - вздохнул мой приятель.
– Ты в какой стране живешь? Если у него все это не сгорело, то когда-нибудь сгорит. Быть может.
– А, тогда другое дело, - сказал я, сраженный непритязательной, однако убедительной логикой.
– Только где это я поимею пять тысяч штучек?
– Иметь можно женщину, - тут же заметил циничный Цава.
– Деньги - это власть. А власть, как известно, берут. Следовательно: деньги надо взять.
– Где?
– Неожиданный вопрос.
– М-да, - смутился я.
Вава Цава рассеянно взглянул на меня, снова нацепил на нос солнцезащитные очки, спросил:
– Отказываешься от затеи?
– Почему? Нет.
– Деньги - это не проблема, - проговорил тогда мой друг.
– Проблема в другом.
– В чем же?
– Не понимаю: зачем тебе все это надо?
Я не ответил. Некоторые листья уже отмирали от ветвей и, кружась в не защищенном от ветра, синем пространстве, опускались на холодеющую землю.
– Зачем?
– повторил мой друг.
– А тебе зачем этот маскарад?
– Жить хочу интересно.
– И я тоже хочу жить.
– Живи, - пожал плечами Цава.
– Но согласись: у нас такая содержательная жизнь... такая она удивительная, что каждый из нас... каждый... может оказаться в камере смертников. Или ты не согласен?
И друг Цава, пройда и оптимист, двурушник и актеришко, искуситель женских сердец и скалдырник, мздоимец и эгоцентрист, сукой-буду-не-забуду, проговорил:
– Да, я бы не хотел сейчас оказаться на месте...
Режиссер буйствовал на сцене, он требовал от великой актрисы, чтобы она перешла в другую эпоху:
– Да, я - Арман, великолепный светский щеголь! А ты - Маргарет, ты Дама с камелиями, ты удивительна и прекрасна!
– Мне нужно переодеться, - просила
– Нам не нужны одежды!
– смеялся М.
– И так на наших плечах одежды эпох. Начинаем. Сигизмунд!
– Из оркестровой ямы появился дирижер.
– Поиграй нам, товарищ!
– И упал на колени перед актрисой.
– "Я не покину тебя больше... Слушай, Маргарет, мы сейчас же уедем отсюда. Мы никогда не вернемся сюда... Будущее принадлежит только нам..."
Маргарет. Говори! Говори! Я чувствую, как моя душа воскресает от твоих слов, как мое здоровье возвращается от твоего дыхания... Я говорила сегодня, что только одно может спасти меня... Я уже не надеялась, и вот ты! Не будем терять времени, будем жить, моя жизнь ускользает, но я остановлю ее на лету... Но скажи, скажи мне еще раз, что ты любишь меня!
Арман. Да, люблю, Маргарет, вся жизнь моя принадлежит тебе... Что с тобой, Маргарет? Ты бледнеешь?!
Маргарет (приходя в себя). Не бойся, друг мой! Ты не знаешь, я всегда была... упадок сил... Но это быстро проходит. Смотри, я улыбаюсь. Я полна сил, все хорошо... Это - порыв к жизни!
Арман. Ты дрожишь...
Маргарет. Ничего, ничего!
Арман. Боже мой, Боже мой! Скорее за доктором!
Маргарет. Но если твое возвращение не спасло меня, то ничто не спасет... Рано или поздно человек должен умереть от того, чем он жил. Я жила любовью и умираю от любви.
Арман. Не говори так, Маргарет. Ты будешь жить, ты должна жить.
Маргарет. Я умру, и у тебя останется обо мне чистая память... При жизни всегда будут пятна на моей любви... Поверь мне... Поверь, умирать нетрудно... Никогда не было так хорошо...
М. Осторожно целует родное лицо:
– Ты великая! Ты бессмертная! Ты вечная! Вечная!!!
– Орет: Сигизмунд! Кого хоронишь, каналья!!! Иди сюда и смотри и запоминай: перед тобой Актриса! Смотри и запоминай!
– Зиночка, простите меня... я... я... никогда больше, - лепетал старый еврей, прижимая к груди скрипку.
Актриса молчала, слушала штормовое сердце М., а тот требовал:
– Сигизмунд! Золотой! Что-нибудь... великое!..
– О! Для вас таки!.. Я... я...
– Что-нибудь... прозрачное... с синевой... вечное... как молодая осень...
И заиграла скрипка. И под ее звуки медленно танцуют двое, он и она, великий режиссер и великая актриса.
– И никого нет, - говорит она.
– Нет?
– переспрашивает он. И кричит: - Эй-е-е-е!
– Эй-е-е-е!
– Она тоже кричит.
– Эй-е-е-е!
– И в глубине, на огромном полотнище, проявляется ТЕНЬ, своими очертаниями напоминающая известный портрет - рука вождя приподнята в приветствии, и кажется, над миром навис карающий, безжалостный меч.
– Эй-е-е-е!
– И зажигаются, вспыхивают яркие тысячегранные огни. ТЕНЬ на полотнище начинает точно плавиться.