Птичий грипп
Шрифт:
В сырой ванной над решеткой слива колдовала Милиция. Волосы закрывали ее обезображенное рыданием лицо. Она выковыривала по разбухшему лоскутку священный рисунок, унесенный водой.
Но было поздно.
Ленина за облака уносили с ангельским чириканьем снегири…
Таинственный дух, ненадолго загостивший, оставлял нашу страну. Прекращали плакать плакаты, Ленин опять становился никчемной редкостью человечьх снов. Грустно и мертво лежал он в Мавзолее. С большой живой слезой под ветхим веком.
Огурцов присел на обломок шкафа, как на бревно, посидел, вздрагивая от озноба, встал и
Он бросил непроизвольный взгляд на грудь.
Родинка, его гордость, очертаниями напоминавшая карту СССР, побледнела, была незаметна, слабо сквозила, почти слившись с кожей.
Орел Ваня – русский писатель
Бывают в политике и писатели!.. Самые настоящие, обыкновенные и не очень, писатели. Которым, казалось бы, книжки писать, а никуда больше и не соваться.
Степан, считавший себя поэтом, не мог пройти мимо писателя, выставленного в одной из политических зал. Он был похож на орла, писатель Иван. С детства его отличал от других орлиный взор. В орлином взоре – гроза.
Клюв ему погнули в последнем классе на занятии по физкультуре: учительница довела их до одури бегом по кругу и прыжками, и они налетали друг на друга, ничего не соображая. Одноклассник заехал Ивану плечом в нос, и нос наклонил вниз.
Из всего своего гардероба Шурандин предпочитал безразмерный серо-коричневый мохнатый свитер, напоминавший орлиное оперение. Причудливым объектом гордости были также ногти – длинные, ухоженные, сероватые когти.
Итак, Шурандин был молодой писатель Земли Русской, но однажды ему надоело писать.
Еще каких-то пять лет назад Шурандин не был писателем. Но он выскочил из ряда вон. Он нагло выломился и знал: что бы я ни написал, получит читателя, обрастет шумом восхищения и злобы.
Сначала он сочинял рассказы. Печатал их на компьютере вслепую, не контролируя себя, чтобы не тормозить, а, отбарабанив страницу, обнаруживал лихой слог. Писал он про первый поцелуй в летнем детстве, про то, как при нем мужик в ярко-красной куртке прыгнул под поезд в метро, про то, как надоедливая учительница по физкультуре превратилась в темный, крепко заваренный чай.
Закончил школу, поступил в языковой вуз. На экзамене по французской грамматике, когда надо было готовиться к ответу, Шурандин увлеченно – мелко-мелко, чтобы не разоблачили, – записывал строчки из нового рассказа. Ребята опоздали на автобус, и теперь они в ночной прохладе, на краю осеннего пугающего леса, а по дороге редко носятся ослепительные слитки машин… Сочинив, он запрятал листок в карман.
Иван старался не поддаваться на провокации. Каждый предмет, любая деталь, первый встречный – все становилось образом-провокацией. Шурандин боялся запутаться и погрязнуть в образах. Боялся их запоминать. Все равно образы забываются, и, попытавшись их воспроизвести, дома засев за компьютер, он только понапрасну будет ломать голову.
На первом курсе он решил отнести подборку рассказов в журнал «Новый мир». Он слышал, что это главный журнал в литературе. Туда и направил свои стопы.
Он нес рукопись, на самом деле не очень-то веря в успех. Вылез из метро «Пушкинская» и побрел в редакцию журнала, еще не подозревая,
Рассказы взяли. Он написал новые, взяли и их. И все же – журнал-толстяк был высоколоб. А вдруг я сушеный эстет, а? – спросил себя Шурандин.
Он написал повесть. Лихорадочно, за двадцать дней он настучал на компьютере всему свету историю ненормальной страсти подростка к коварной, криминальной и отвратно обольстительной бабе. Про любовь. Журнал струхнул печатать.
Шурандин пошел в ночной клуб, всю ночь плясал на танцполе с девчонкой из Перми. На рассвете он сел с девчонкой за столик на зябком воздухе у клуба, и, пьяно шепелявя, она спросила, чем он занимается. Пишет он…
– Так есть же премия! – шумно обрадовалась она неожиданно. – По ящику показывали. Отошли туда! Потом с тебя французские духи.
Эта рассветная девочка так, хмельным мимоходом обмолвившись о какой-то премии, дала ему импульс.
Он отправил повесть в большом желтом конверте.
Через полгода премию ему вручали. Он обыграл сорок тысяч соперников…
Ночь после премии Шурандин опять провел в клубе. Кто бы мог подумать – он ее встретил снова, пермскую девочку! Она увивалась вокруг крупного, агрессивного бугая. Иван начал приближаться, танцуя, но эта девушка в скользящих оранжевых и розовых бликах, словно осыпаемая икринками, сделала страшные глаза: я не знаю тебя, не лезь, а ну пляши в тот край! Он чувствовал похоть и одиночество и не желал подтанцовывать ни к кому больше. Музыка ритмично трахала мозг. Блики скользили, тьма колебалась, невидимые рыбы метали электрическую икру…
Наутро, обвязав лоб мокрым полотенцем, он сел за роман. Про то, как погибнет в войне с миллиардным Китаем. И сделал за месяц.
Стали выходить книги. Иван закончил вуз. Будь все проклято! Как все постыло!
Он стал писать с оглядкой, вдумчиво, заранее просчитывая мнение критики. И поймал себя на том, что наблюдательно, со стариковской бдительностью озирается, карауля образы. Он усаживался за текст, но, совершив легкую пробежку по клавиатуре, возвращался к началу – перечитывал первое слово, менял на синоним, подбирал иной вариант, пока не выдыхался…
Вот оно, бесплодие!
И тогда он решил: надо быть политиком.
Шурандин придумал собрать на литературный вечер друзей-писателей, чтобы те почитали прозу и стихи. И позвал на этот вечер важного депутата Государственной Думы, у которого просил оплатить фуршет – водку, сок и сэндвичи. Друзей-писателей Шурандин бодрил, превращал, оторванных и нелюдимых, в компанию, вместе они пили, болтали, болтались по Москве… Какими они были? Некая застенчиво-резкая девица, автор скандальных новелл, румяная, красноволосая, дородная, похожая на красный фонарь. Совсем другая – хрупкая блеклая девчушка-стихотворица, похожая на былинку. Коренастый замкнутый паренек с Урала, прозаик, похожий на запыленный валик советского дивана. Нервно-улыбчивый, похожий на зубочистку, москвич, бросивший все и уехавший лесничим на Алтай, откуда он вернулся с покладистой раскосой женой.