Путь на восток
Шрифт:
На коленки я к нему — прыгну, нежно обниму — Мм-уу! — запел и послал поцелуй чмокнув губами, обращаясь к главврачу. Москалёва улыбнулась, шевельнув в ответ губами…
Всё мне нравится — всё так. Госпитальный наш бардак!
Ой как я его люблю! — закатил глаза, выражая степень любви — и клянуся так любить! Но условие одно — если бросит пить! Дальше последовал припев и снова: Давай девчонки! Тут от стенки и скамеек отлипли и женщины — тоже пустились в пляс! Пляшите, «оттягивайтесь» спасительницы! Это специально для вас. Всех!
Закончил проигрыш; оборвав финальным аккордом
— Ну что девчата — по маленькой и будем чуть-чуть пьяненьки? И пусть на вас глазеют мужики! Открыл, правда без пробки в потолок, но с шипением бутылку и, подойдя к главврачу, как к старшей, сунул в руку — чтобы не отказалась, хрустальный бокал и шоколадную конфету, достав их из той же коробки; налил полный бокал — грамм 150 и пошёл дальше — по кругу… Доставал; наливал… Закончилась одна бутылка — открыл вторую… Наконец вех обнёс; налил. Достал ещё бокал, налил:
— Это певице! — пояснил женским голосом, сняв некоторое напряжение: всё же алкоголь; да ещё на рабочем месте; да ещё в присутствии начальства; да ещё и в присутствии стольких мужчин!
— За вас — милые девушки и женщины! За ваши добрые сердца и ласковые руки! За вас — красавицы! Ну — за такой тост нельзя не выпить! Выпили… Боец обошёл дам; те с осторожностью положили в коробку хрустальные фужеры. Глазки заблестели…
— Эх… — с притворной скорбью вздохнул кто то из раненых — нас бы кто так поздравил? Можно и без такого длинного и красивого тоста… Кто бы поздравил — говоришь? Это можно; это мы могём!
— Подъём! Боевая тревога! — рявкнул властно, с «капелькой» воздействия! Раненые задёргались; повскакивали с мест; заозирались в поисках оружия под рукой! Даже неходячие задёргались… А я, быстро накинув ремни на плечи, вдарил бодрую мелодию с ухмылкой на губах! С неслышным ворчанием и поминанием меня всеми доступными словами — губы шевелились у каждого второго — раненые рассаживались по своим местам. Выбрал «жертву» — тощего, худого, похожего на тощих, синих цыплят конца Советского Союза, уныло лежавших на прилавках магазинов: как его, такого, вообще в армию призвали — запел жалостливо юношеским, дрожащим голосом:
Забрали — куда то: прямо из военкомата. Увезли в дали — и винтовку в руки дали — пропел, вызвав добродушные усмешки раненых…
Ты прости, мама — что я рос такой нескладный! Но я служить должен… — тут я трижды ударил по клавишам; шмыгнув три раза в такт музыке носом и выдал жалобно — так же, как все… Слушатели и слушательницы, глядя на нескладного мальчишку с перебинтованной грудью, беззлобно улыбались, а я запел припев уже бодро:
Паровоз умчится — прямо на границу! Так что: аты-баты — мы стране защита! Второй куплет запел уже нормальным голосом:
Родные не знали — что парня в армию забрали. Но я в письме первом — напишу всенепременно! Ты прости мама — что я был таким прямым!
Но я служить должен… — снова три удара по клавишам и уде уверенное — так де — как все! Припев подхватили уже многие… А дальше —
Паровоз умчится — прямо на границу. Будут провожать папы, мамы, официальные лица… Девушка придет, скажет, всплакнёт — Куда ж ты милок?! — вскрикнул я девичьим голоском, поглядев на казачка…
А я буду служить в пограничных войсках… — перевёл взгляд на «цыплёнка» — я буду служить в пехотных войсках! — добавил юношеским голосом, с вызовом окинув слушателей. И слушательниц…
Я вернусь домой в медалях, в орденах… Я буду ходить в фуражке; в сапогах; в сапогах — так же как все! — выкрикнул последние слова, вызвав новый прилив дружеских улыбок и новое смущение парня. Припев пели уже почти все мужчины, даже казаки — зацепило, видимо.
Ну а когда, мамка… — пропел уже уверенно, солидно — вернусь с войны домой в деревню. Ты встречай сына — настоящего мужчину! Ты поверь мама — я не зря такой упрямый! Ведь я служить буду — три удара по клавишам сопровождалось моим громким: ДА; ДА; ДА! — ТАК ЖЕ — КАК ВСЕ! — выкрикнул фальцетом, вместе со мной в боевом задоре паренёк; пустил голосом — от волнения «петуха» и смутился, вызвав откровенные улыбки, веселье окружающих… Закончил песню; стал снимать ремни баяна с плеч, говоря ворчливо:
— Ну хватит, пожалуй. Распелся тут, понимаешь. Пора и дело делать.
— Товарищ командир… Ну спойте ещё пожалуйста… Хоть одну ещё…
— Ещё одну? Ещё одну, пожалуй можно… Жарко — запарился я в своей куртке, а снять не удосужился… Расстегнул до конца молнию, откинул полы куртки: одну песню выдержу… Заиграл быстро, но тревожно, отрешаясь от реальности, уходя полностью туда — в песню…
Как на дикий берег — выгнали казаки. Выгнали казаки попастися лошадей… запел старинную казацкую песню, но на новый лад…
И покрылось поле; и покрылся берег. Сотнями порубанных, пострелянных людей! Передо глазами встал этот самый берег…
Любо братцы любо! Любо братцы жить! С нашим командиром не приходится тужить! — пропел самозабвенно, отчаянно!
А первая пуля; а первая пуля… А первая пуля — ранила коня… А вторая пуля; а вторая пуля — а вторая пуля, дура — ранила меня! — выдохнул последнее слово куплета. На плечи легли две ладошки:
Любо братцы, любо! Любо братцы жить! — подхватили за моей спиной две валькирии — с нашим командиром не приходится тужить!
Пусть жена узнает — заплачет, зарыдает! — пел самозабвенно, полностью отдавшись песне; помогая себе и голосом и телодвижениями: сводил и разводил плечи; встряхивал головой; покачивался из стороны в сторону, растягивая при этом меха баяна…
Выйдет за товарища — забудет про меня! Жалко только волюшки — во широком полюшке! Солнышка на небе, да буланого коня!
Любо братцы любо! Любо братцы жить! — заревел за моей спиной Рощин, присоединившись к девушкам, да ещё пара голосов моих бойцов зазвучала из коридора. А раненые не подпевают — даже казаки — мелькнуло отстранённо. Пальцы отчаянно пробежались вниз по ряду и поднялись вверх, выражая бурю моих чувств! Я никого не видел; никого не слышал: я не пел — я жил этой песней! Рванул меха баяна!