Расчет только наличными, или страсть по наследству
Шрифт:
Вольский закончил трапезу и достал коричневую трубку. Из кармана вынул кисет, набил трубку табаком. Аккуратно раскурил ее и расслабился.
Вкусный, густой дым, свитый в колечки, медленно поплыл к потолку.
— Собственно, моя миссия окончена. И есть у меня подозрения, что Илларион вам уже расписал все в деталях. — Он помолчал и вдруг забеспокоился. — Теперь о главном, надеюсь, моя синяя папка в надежном месте? — встревоженно спросил Вольский у Печкина.
— Да, она у меня в сейфе, я вам сегодня же ее верну, — успокоил Гришу Анатолий
— Замечательно. Просматривали записи?
— Попытался, но, честно говоря, ничего не понял.
— Само собой, я все свои настоящие расчеты уже давно уничтожил. А в папке оставались черновые и по сути своей неверные работы.
— А для чего же тогда вся эта паника и плач Ярославны?
— Для Иллариона, чтобы он переключился на папку.
— Лихо.
Машку раздирало любопытство.
«Ну что они обсуждают. Ерунду всякую! Когда самый главный животрепещущий вопрос так и не задан». Терпение не входило в число добродетелей Марии.
Она потрясла Вольского за плечо, требуя предельного внимания, и, заглядывая ему в глаза, строго спросила:
— Подожди, так ты входишь в этот Союз Девяти или нет?
— Маш, конечно, я не вхожу в Союз. В Союз Девяти не входят люди из плоти и крови. Это определенные силы, контролирующие все события на Земле.
— Ну ты же кричал, что имеешь к Союзу отношение! — возмутилась Машка.
— Да, имел. Я выполнял роль их оператора, миссионера, посредника, исполнителя, назови, как хочешь, но с сегодняшнего дня я обыкновенный человек, как и вы все. Мой срок закончился. Финиш, дамы и господа. Финита ля комедия.
— Все, стоп, — простонал Печкин. — Пардон, конечно, но нельзя ли ближе к суровой действительности. Господин Вольский, имеете ли вы претензии к господину Игнатьеву?
— Нет, — твердо заявил Вольский.
— Я же говорил, он не будет со мной судиться, и вообще у меня скоро будет французское гражданство, — торжествовал Игнатьев.
— Госпожа Сергеева, есть ли у вас претензии к господину Игнатьеву? — обратился Печкин к Машке.
— Огромное количество, — хмуро заявила Марья.
— Подведем итоги. Претензии к господину Игнатьеву имеют следующие лица: Мария Сергеева, Ольга Галкина, Анатолий Печкин, Илья Андреев и, возможно, Городницкая Василиса Аркадьевна вкупе с Огурцовой Валерией Васильевной. Григорий Вольский от претензий отказался. Верно? — Повернулся он к Вольскому.
— Да, дорогие друзья, верно. За исключением того, что я хотел бы попросить вас об одной услуге. — Вольский любовался своей трубкой.
Илья обнял Машку за плечи и поцеловал в макушку.
«Даже и подумать страшно, о какой услуге идет речь. В деле постоянно мелькают то высшие силы, то операторы высших сил, то изобретения невиданной разрушительной и страшной силы. А сам миссионер, находясь под действием сильнейших препаратов в полной стопроцентной неподвижности, способен перенестись и в Малаховку, и в Ниццу. Присутствовал в разных удаленных точках, но не материально, а как? Силой мысли, что ли?
Непременно
— Здесь вам не суд, имейте в виду, вам ничего не доказать. У меня полное и стопроцентное алиби. Я и рядом ни с кем из этих дам не был, — горячо запротестовал Илларион.
«Добропорядочные хамские ублюдки. Ничего у вас не выгорит. Доказательств нет. Слава богу, что заветную папку нашли у Дениса, лишнее подтверждение того, что я ни при чем. Судом грозят. А у меня для суда есть масса приятных предложений, от которых невозможно отказаться. Адвокаты у меня есть, и деньги, которые вам и не снились.
А Гришка никогда на меня не попрет. У, кобра непотопляемая, чего уставилась?»
Игнатьев отвел глаза от Машки и принялся разглядывать потолок.
— У меня есть одна просьба, — мягко проговорил Вольский. — Пожалуйста, прошу вас никому ничего не рассказывать об этой истории, и даже о теоретическом существовании Союза Девяти лучше нигде не впоминать. Это первое и главное. А второе вытекает из первого. Прошу вас не преследовать Иллариона никоим образом и не судить. Заранее буду очень благодарен.
Наступила полная тишина.
— А если я не могу не судить, — горячо произнесла Машка.
— Постарайся, Марья, — спокойно ответил Вольский.
Печкин прочистил горло.
— Допустим, я могу понять, что болтать об этом не стоит, но выходит, что наш проказник сухим выйдет из воды? Это несправедливо.
— Категория справедливости — категория идеальная, а не реальная. Тревожиться за «сухость» Игнатьева оснований нет никаких. Мало того, даже вредно тревожиться.
— Почему это вредно? — прищурился Илья.
— Потому что помыслы и желания ваши должны быть связаны с вами самими, с вашим будущим, а не с вашей местью. Такая жажда мести отразится исключительно на ваших судьбах, вот почему. Я внятно выразился?
— Ты предлагаешь отпустить Иллариона вот так, просто? Шутишь? — Машка не верила своим ушам. У нее невыносимо зачесались ладони и шея.
«Что же такое делается, люди добрые? Злодей пойман. Практически во всем признался. И отпустить его? В расцвете лет, благополучия! Так он нас потихоньку всех по очереди прикончит, находясь в состоянии абсолютно реальной категории!»
В это время Вольский продолжил речь, словно отвечая на ее мысли.
— Мы его отпустим на волю, только на определенных условиях, конечно. Так как я понимаю, что просто так вы его не отдадите. И благодаря установленным условиям ему, очевидно, выгодно будет ваше исключительное здоровье и полное процветание. Существует отличный вариант: под расписку, например, или под денежные обязательства. — Вольский улыбался. — Соглашайся, Анатолий Михайлович. Соглашайся, Илья.
Печкин потянулся к сигаретам.