Расколотый мир
Шрифт:
Она поднимает подбородок.
— Как тебя зовут?
Мне надо прочистить голос, чтобы ответить.
— Я… говорил тебе. Я не могу сказать тебе…
— Ромео, — осторожно прерывает она. За всеми ее легкомысленными высказываниями о смерти я вижу все в ее лице, в темных глазах, губах, сжатых друг с другом. Она боится. — Подойди.
Тишина этой камеры угнетает. Она достаточно отделена от остальной части базы, что вы не можете услышать звуки жизни — как будто эта крошечная дыра в скале и есть все. Эта дыра, потрепанный матрас, и девушка, смотрящая
— Флинн. — Звучит, как карканье.
Она отклоняет голову назад, прислоняясь к камню, и уголок ее губ слегка поднимается в улыбке.
Я пробую снова, и на этот раз голос становится немного тверже.
— Меня зовут Флинн.
— Сиди спокойно, это твоя вина, что ты должна носить эти бинты.
— Мама, а в Новэмбэ есть призраки?
— Откуда у тебя такая идея? Твой отец тебе это сказал?
— Я видела одного. Как раз перед фейерверком.
— Нет такого понятия, как призрак, любовь моя. Ты видела вспышку взрыва, вот и все.
— Тогда зачем делать фейерверки, чтобы отпугивать их?
— Потому… потому что наши предки так делали. Потому что вспышки фейерверков помогают нам помнить всех, кто приходил перед нами.
— Если бы я была призраком, фейерверки не пугали бы меня.
— Почему ты играла с ними? Ты могла бы серьезно пострадать.
— Мальчики делали это. Я храбрее их.
— Позволить себе пострадать, это не смело, любовь моя. Храбрый — защищает других от боли. Я разочарована в тебе.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ДЖУБИЛИ
КАМЕРА, В КОТОРУЮ ОНИ МЕНЯ ПОМЕСТИЛИ, не такая уж и большая. Всего около двух метров на три, и большая часть площади занята провисшим матрасом, воняющим плесенью. Дверь стальная, без сомнения трофей, реквизированный с военной техники. Когда у меня получается встать на ноги, я прилагаю все усилия, чтобы воздействовать на нее, тяжелые усилия заставляют меня задохнуться от боли в ребрах, но она не поддается.
Я трачу время на растяжку, проверяю мышцы. Я не могу ничего поделать с животом, со сломанными ребрами и огнестрельным ранением, но мои руки, шея и ноги все еще работают. Ромео может подумать, что я сдалась, и это нормально. Когда они придут за мной, я буду готова. Потому что последнее, что люди скажут о Ли Чейз после того, как она умрет, это то, что она просто повернулась и умерла без боя.
Биолюминесценция — дикий огонь — омывает пещеру жутким, мягким светом. Неудовлетворительно, но довольно красиво. Когда я отклоняю голову назад, мое зрение наводняется сине-зелеными звездами, наполняя меня странным, стремительным головокружением. Я так
Я отвожу глаза. Мне надо постараться найти оружие. Безумный Макбрайд был вооружен пистолетом военных, без сомнения, прихваченным у павшего солдата; если бы мои руки были свободны, возможно, я могла бы заполучить его у него. Одним выстрелом я могла бы восстановить справедливость за убийства, которые он совершил за годы, прошедшие с момента последнего открытого восстания. Но так как они еще не кормили меня, у меня в запасе особо ничего нет, типа ложки, чтобы было с чем работать. Я опускаюсь на матрас, слишком измученная, чтобы думать. И только сев на него, я понимаю, что он с металлическими пружинами.
Я даю себе минуту посидеть неподвижно, собираясь с силами. Затем, глуша звук разрывающейся ткани своим телом, я разрываю самый дальний от двери угол матраса. Вскоре руки болят, их сводит судорогами, но сильная пружина, которую я пытаюсь расправить, потихоньку поддается. Если я буду достаточно разгибать ее взад и вперед, металл дойдет до точки и где-то треснет.
Я растягиваю пальцы, когда слышу шаги. Я сползаю на матрас и прислоняюсь спиной к стене, обращенной к двери, переплетаю пальцы за головой, заставляя ребра гореть в знак протеста.
Нечего тебе здесь делать, козел.
— Ты же не собираешься попытаться убить меня через решетку?
Ромео. Как хорошо знаком этот голос. Мне становится интересно, долго ли он будет заставлять меня не ударить его — хотя я должна признать, что так лучше, чем изоляция.
— Не могу обещать, — кричу я в ответ. Фонарь резко отбрасывает свет от решетки в камеру, а затем там появляется его лицо. Его глаза выглядят настолько знакомыми — тем более что нижняя половина его лица скрыта сталью двери. Я видела эти глаза раньше где-то еще.
— Все еще жива?
— Большей частью. — Я осторожно опускаю руки. Слишком больно держать их поднятыми. Но на самом деле я не хочу отдавать себе отчет в том, насколько сильно я ранена после нападения Макбрайда. — Знаешь, ты можешь войти.
— Пытаешься заманить меня, чтобы ударить по голове и украсть ключи?
Интересно, раздражаю ли я его так же, как он меня. Может быть, легче чувствовать себя милосердным к умирающей девушке, идущей пешком. Внезапно я слишком уставшая, чтобы выдать еще одну шутку.
— Может быть, я не хочу, чтобы мои последние слова, обращенные человеку, были произнесены через тюремные решетки.
Веселье в его глазах тускнет. Его юмор такой же, как у меня. Оборонительный. Я выдаю шутку, он отвечает в том же духе. Если бы я поняла это раньше, возможно, я могла бы больше получить от него информации, которую бы использовала в будущем, вернувшись на базу.
В каком будущем?
Он продолжает колебаться, хотя я слышу, как он делает шаг ближе к двери.